Последние недели были настоящим безумием. События происходили со скоростью и деликатностью горного обвала, сменяя друг друга, заставляя перестраиваться на ходу всех тех, кто не хотел быть погребенным под завалами истории.
Поездка в Аллион могла бы быть и более удачной, конечно, но в целом она принесла свои плоды, и новый король казался более сговорчивым, чем старый, которому, похоже, вообще не было дело до того, кто занимает ардонский трон. Колдуны тоже обещали многое. Обещания их звучали вполне уверенно, хоть картину и портила просьбы проявить терпение, потому как любое магической воздействие требует времени. Все это чертовски походило на речи зазывал у палаток шарлатанов на ярмарках, но выбора не было, и приходилось положиться на надежду, какой бы слабой она ни была. А впрочем, стоило Алистеру пересечь границу родных земель, все опять изменилось. На этот раз ему, казалось, улыбались сами боги, несмотря на то, что Фельсенберг, как и всегда, не был слишком старателен в вознесении молитв. Слух, что Великий герцог в ярости и собирается как можно быстрее убраться из Айнрехта, вместо того, чтобы с будущим родственником торжественно направиться в сторону Вальдекасы, где вовсю готовились к торжеству, разнесся по дворцу мгновенно. Выяснение заняло еще некоторое время, но в результате ни тени сомнения не осталось: Алонсо с этих пор считал Франциска не просто своим личным врагом, а врагом Лантарона - хотя едва ли он сам считал, что есть разница - а значит, почти разрушенная опора на юге вновь вернулась, одновременно вернув Алистеру уверенность и хорошее расположение духа.
Расположение духа было настолько хорошим, что скрывать его, излучая все эти дни уверенное спокойствие и ничего больше, было не просто утомительным - почти болезненным. Фельсенберг был на взводе, то и дело подмечая то дрогнувшую руку, то закушенную до крови губу. С этим надо было что-то делать, но ни нарваться на дуэль, ни банально потеряться в каком-нибудь борделе он не мог, потому что должен был неотступно следовать за Кастельмарре, разъезжая от одного герцогского замка к другому и являя собой олицетворение потерянной и вновь найденной истинной королевской крови и, заодно, единственной надежды кесарии. Пришло время выходить на сцену, пришло время доказать, что, в отличие от появляющихся то тут, то там "Алистеров", он - это он, сын своего отца и достойный наследник престола. Встречи эти проходили как в тумане, в общем-то все дни проходили как в тумане, и даже ночью сон приходил разве что на несколько часов, чтобы затем опять вытолкнуть его в следующий день. Он не сразу заметил даже появившуюся на висках седину, стоит ли говорить о том, что новость о приглашении на свадьбу Нордхейма не задержалась в голове тогда, когда была озвучена. Но пару дней назад она всплыла вновь, теперь уже ближайшей перспективой. Они с Алонсо держали путь в Нордхейм, а это значило, что не только юг, но и север, должен был присоединиться к ним в их борьбе.
О том, что нынешний герцог разочарован в узурпаторе, которому пятнадцать лет назад присягнул его отец, рассказал Альпьера, его будущий тесть. Как и о том, что Эдингер желал ознакомиться с альтернативами, до того, как открыто заявлять о неповиновении. Алистер пожал плечами - едва ли такое можно было бы назвать искренним раскаянием в ошибках, но рыба ищет, где глубже, такова уж рыбья натура, да и люди недалеко ушли. Значит, опять ни дуэлей, ни борделей - свадьба.
Направляясь во внутренний сад герцогского замка, Фельсенберг растерянно крутил в пальцах выданный ему Великим герцогом перстень. Надо было, наверно, продумывать речи, но вместо этого мысли упрямо крутились вокруг какой-то ерунды, вроде Дня рождения Софи и того, как она воспримет подарки. Эти глупые мелочи, конечно, надо было подумать о чем-то более ценном, о чем-то... серьезном, но серьезность мысленно возвращала к войне, к тому, чего она боялась, и в очередной раз напоминать ей о неизбежном было бы жестокостью, точно такой же, какой для него самого было любое промедление перед этой войной, любые спокойные и размеренные разговоры там, где Алистер был целиком и полностью готов к действиям. Но Алонсо знал, что делает, а он знал свою роль и не думал спорить. В конце концов, никогда не рано начать привыкать к новому канцлеру.
Стража, охранявшая выход в сад, с лязгом скрестила алебарды, стоило подойти достаточно близко. Алистер едва заметно скривился, но промолчал и предъявил перстень, и солдаты опять встали по стойке смирно, освободив проход. Найти место, где его ждали, не составило труда - за цветущими кустарниками виднелась беседка, а в ней - накрытый стол и человек, пусть не слишком похожий на своего отца, но перенявший некоторые фамильные черты, безошибочно выдававшие в нем Эдингера. Фельсенберг предпочел бы вести разговор в обстановке, предполагающей движение, какое угодно, лишь бы не сидеть на месте, лишь бы за этим движением можно было скрыть невольную нервозность и нетерпение, лишь бы не нужно было делать голос тише, жесты сдержаннее, эмоции посадить на цепь, а на лицо нацепить очередную непроницаемую маску, но выбор на этот раз был не за ним, и он, принимая правила, расположился напротив, с любопытством ожидая, с чего начнет собеседник. Тот начал с вина и торжественного приветствия. Алистер слегка склонил к плечу голову и ответил тем же.
- Благодарю за приглашение, Ваша Светлость. Мне будет приятно разделить с вами радость этого светлого дня. Доверюсь вашему вкусу.
Он легко улыбнулся, вслед за Эдингером взял ту же бутылку и наполнил свой бокал. Вина он любил сладкие и густые, цвета гранатов из пещер в Железных горах, и тех, которые взращивал юг в шумящих на берегу моря рощах, цвета крови - его врагов, его друзей, его собственной - цвета лент, мелькавших на одежде тех, кто шел за ним, вне зависимости от того, была ли эта одежда пошила из лантаронского шелка или грубого домотканого полотна. Однажды, в день его коронации, фонтаны в столице будут бить красными сладкими лантаронскими винами, а каждый дом в городе будет украшен алыми знаменами и золотом. Но сегодня он знал, что все равно не сможет почувствовать вкус напитка и оценить его по достоинству, а кусок едва ли полезет в горло, так стоило ли перебирать?
На некоторое время за столом повисло молчание. Алистер перевел взгляд с герцога на кольцо, которое все еще держал в руке, а затем, установив на поверхности стола, раскрутил перстень, наблюдая, как черные и белые контуры изображенного на нем герба сливаются, не позволяя более различить рисунка.
- В последний раз я видел черно-белые войска пятнадцать лет назад. Мы с матерью отступали через Нордхейм - хотя к чему эти дипломатические обороты, мы бежали, бежали через эти самые земли - и то и дело натыкались на вооруженные отряды. Нордхейм был готов к войне, и его войска могли бы сдержать узурпатора до подхода сил Великого Герцога. Но мы бежали, и молились каждый раз, завидев черно-белых. А потом я узнал о том, что я мертв. Растерзан жителями Айнрехта, спешащими освободить трон для нового монарха, и даже погребен с почестями в семейной усыпальнице. Знаете, с тех пор я думаю о том, должен ли оставить на месте свой гроб и того несчастного, который занял мое место. С одной стороны, он не имеет права находиться рядом с королями, но с другой - отчасти благодаря ему я жив и сейчас присутствую здесь, на вашей свадьбе, даже несмотря на то что ее проведет священник, признающий божьим помазаником и главой церкви узурпатора и цареубийцу. Кроме того, я ведь даже не знаю его имени, и не смогу похоронить так, как следовало бы. Что бы вы посоветовали мне сделать с этим, Ваша Светлость?
Перстень давно остановился и больше не привлекал его внимания. Алистер облокотился на спинку стула и позволил себе на мгновение расслабиться, закрыв глаза и полной грудью вдохнув ароматы буйной зелени и цветов. Эдингер говорил о том, что разочарован в Манхайме, но говорил это Авалосу, не самому, прямо сказать, умному из людей, так что все это могло быть одной большой западней. Но, даже оставаясь в меньшинстве и почти безоружным, Фельсенберг не чувствовал опасности, во всяком случае, не более, чем каждый день последних пятнадцати лет. И не чувствовал расположения играть словами тогда, когда что-то наконец готово было случиться. Он открыл глаза и поднял бокал, одарив Нордхейма подбадривающей улыбкой.
- Итак, будет ли уместно нам выпить за великий Ардон, такой, каким он был при моих великих предках, и такой, каким скоро станет вновь?