Разве еще полгода назад кто-нибудь мог предположить, как изменится за недолгое время жизнь всех трех королевств? Но, как водится, человек предполагает, а располагает все равно Единый, что бы там ни думали себе короли и прочие властьимущие на этот счет, поддавшись собственной гордыне. Филипп отдавал себе отчет в том, что и сам не чужд этому греху, но Создатель был добр к нему, иначе чем объяснить то, что этот непростой год не так уж сильно ударил по Ивресу и в частности по королевской семье? Филипп был благодарен и неустанно возносил благодарственные молитвы, во всяком случае, когда от молитв не отвлекали его дела земные. Новые земли, которые требовали не только сил для того, чтобы удержать их в своих руках, но и восстановления. Архиепископ, который все еще плел свои заговоры, и храмовники, которые могли присоединить к этой паутине свою в любой момент. Новый аллионский король, который не ценил старые, проверенные временем союзы, и новый - теперь уже сомнений не оставалось - ардонский, которому союзов и не предлагали. И конечно, новый наследник, еще не рожденный принц или пусть даже принцесса, и Асдис, которой предстояло подарить миру эту новую жизнь, занимали его мысли даже больше, чем что-нибудь еще. Поэтому радость ожидания то и дело мешалась с горьким страхом, который нельзя было выдавать. Поэтому молитвы не иссякали, и короля еще реже, чем обычно, можно было застать в его кабинете, а когда удавалось, это определенно был знак свыше.
Секретарь открыл дверь в кабинет через несколько минут после того, как король зашел внутрь, собираясь заняться государственными делами, и лишь мгновением раньше, чем Филипп успел запереть ее изнутри, чтобы через ход за портретом Ренье Святого пройти туда, где смог бы найти жену, и соблазн отказаться от любых встреч был велик. И все же он заставил себя кивнуть, давая понять, что примет принцессу прямо сейчас.
В ответ на реверанс, Филипп склонил голову в приветственном поклоне. Подавить себе чувство вины перед дочерьми Франциска было, в общем не так уж и сложно: Иврес ничем не был обязан Ардону, как раз наоборот, но Манхайм забыл о своих обязательствах тогда, когда они начали его тяготить и требовать уступок. Разумеется, Филипп не держал обид за это - в конце концов, это политика - обычное дело, весьма увлекательное, если не забывать о том, что клинок у нее обоюдоострый. Приглашая принцесс остаться в Кастийоне до тех пор, пока в кесарии вновь не станет безопасно, он давал понять совершенно ясно, что готов и дальше поддерживать необременительную дружбу между странами... и в то же время получал некий залог, которым можно было бы воспользоваться, если бы Франциск победил. Обоюдоострый клинок - вот о чем нельзя было забывать. И все же, с почетными гостьями Филипп предпочитал встречаться не чаще, чем того требовал придворный этикет, даже во время этих встреч избегая обсуждать складывающуюся во многом благодаря его действиям ситуацию. Теперь же, когда предельно ясным было все, кроме будущего принцесс, долго ли он мог поддерживать все то же вежливое молчание? Разговору так или иначе суждено было состояться, значит откладывать его теперь не было смысла.
Свое беспокойство он простил Фредерике улыбкой и наклоном головы, жестом пригласив ее присесть в кресло и не спеша занять свое место за столом. О чем предстоял разговор, можно было лишь догадываться. И при этом догадываться довольно точно. Ей нужны были ответы, и опыт правления едва ли был важен. Кое-что другое приправило бы разговор полезнее и даже уместнее.
- Хотите вина?
Быть может, следовало предложить коньяка, но дамы никогда не соглашались на коньяк с ходу. За, пожалуй, единственным исключением, которое, он полагал счастливым, единственным и неповторимым, и, будь это даже его заблуждением, было оно настолько приятным, что король за двадцать пять лет ни разу не пожелал найти ему опровержения.   
- Не думаю, что мой опыт действительно поможет мне ответить на ваши вопросы. Думаю, на большинство из них ответы известны одному Создателю. Но я готов выслушать вас, Фреду.