Колени болели бы, определенно, меньше, если бы Полин не упала на них еще дважды, поднимаясь по лестнице. Или трижды, она не была уверена.
- Бездна поглоти… – Прошептала она, привалившись к стене. Стена была хорошей, холодной и, главное – крепкой. То, что одна особа пыталась по каменной кладке сползти, собственно, проблемой этой самой особы и было. – Нет, так нельзя… Уныние – худший из грехов. Надо просто наметить план и к нему идти, это временные трудности на пути к Царству Света. Ооо… Цитирую речь Его Преосвященства. Точно головой ударилась.
День был… Ох, Единый, как бы найти достаточно слов, чтобы описать этот день, без богохульств и прочих … военных терминов! Торжество в Айнрехте превратилось в сущий кошмар. Полин не повезло находиться на центральной площади, когда обрушился помост и началась давка. Все остальное… Единый смилуйся, но дальше уже точно шли исключительно любимые отцовские термины, которыми, впрочем, мог выражаться и любой кузнец, уронивший себе молот на ногу. Возможно, Полин бы тоже так выразилась, если бы не была настолько вымотана. Единственным ее желанием было забиться в угол и зализывать раны, словно дикий зверь. Она мельком показалась матери и сейчас не знала, что чувствовать. То ли радость от того, что герцогиня, занятая срочными делами, не стала придираться к потрепанному виду дочери. Во время этой короткой встречи Полин предусмотрительно отгородилась от матери столом, скрывая за ним подол драного платья и руки, покрытые кровь напополам с грязью. То ли поддаться чувству ревности, грызшую ее большую часть детства. Тогда Полин казалось, что многочисленные принцы и принцессы Ивреса для гофмейстрины намного важнее ее собственных детей (младшей дочери уж точно). Сейчас? Когда взгляд матери, скользнул по ней, словно не видя (не желая видеть?) того, что девушка едва держится на ногах и герцогиня принялась требовать у служанок что-то, касающееся принцессы Катарины… Полин даже не стала слышать.
Она давно уже согласилась со званием паршивой овцы, после такого признаться, что и фрейлина из нее вышла как-то не очень, было не сложнее, чем пирожок с вишней у милашки Альдерика выпросить.
И все это было проще, чем просить помощи у женщины, которая когда-то подарила ей жизнь.
Создатель, смилуйся над ними обеими…
Где-то по пути она все-таки переоценила, Полин поняла это, когда очередная ступенька ткнулась под колени, и сил бороться с лестницей не осталось вовсе. Наверное, это было глупостью: снова рассчитывать только себя, но в душе Шадюри все противилось необходимости находиться на людях.
Нет-нет, не сейчас! Не когда в городе и без нее полно пострадавших и просто гораздо более важных людей. Там, за стенами их резиденции – настоящие пострадавшие. Раненные. А она просто устала. И упала, да… Несколько раз. И потом снова упала, когда толкнули. Ну, и когда с той ограды сорвалась… В какой-то момент они разделились, Полин засмотрелась на яркие витрины, потерялась в человеческом море, в котором потом чуть не утонула. Если бы у нее были силы анализировать произошедшее, то молодая фрейлина поняла бы: силы оставили ее ровно в тот момент, когда она узнала, что пострадавших в делегации Ивреса не было. Королевская чета была цела, принцы и принцессы здоровы за исключением легкого испуга, придворные отделались синяками и ссадинами… Нет больше необходимости вставать и что-то делать самой – прямо сейчас, в эту самую секунду. Городская стража мобилизована, начато расследование, их собственная охрана надежна.
И Полин тоже займется чем-нибудь полезным, да. Только немного посидит с закрытыми глазами и обязательно встанет.
Нужно…
Да, ей нужно было что-то сделать. Найти горячую воду и отмыть корку с рук. Обработать остальные ссадины, в особенности те, что на ногах, тоже неплохо было бы. По сравнению с тем лавочником, которому булыжником размозжили голову, ей, конечно же, повезло. Тут даже как-то грешно было жаловаться на то, что присохшие кусочки мозга до сих пор пятнали подол выходного платья, складываясь с вышитыми на желтом шелке ирисами в странный узор. Или Полин видела во всем этом смыл из-за тех же самых ударов головой?
Она не могла поручиться за то, что из мыслей, шариками катавшихся в пустой голове, было ближе к правде. Но она разберется, да… Только посидит немного, и все сделает.

Когда-то они играли в куклы, да. И не важно уже сейчас, одевали ли соломенные тельца простых поделок, или бережно расчесывали настоящие волосы, приклеенные к фарфоровым головкам: Полин чувствует себя одной из этих давно забытых игрушек. Марионеткой с обрезанными ниточками, которая без помощи кукловода не в силах поднять руку или двинуть ногой.
Создатель, смилуйся, как я вообще добралась до этой лестницы…
Другой хороший вопрос: сколько ж на самом деле она на ней просидела, провалившись в зыбкое состояние между сном и смертельной усталостью? Ведь когда Полин возвращалась, закатное солнце жидким огнем поливало крыши, а сейчас за окном было черно.
- Думаешь, увидишь здесь что-то принципиально отличное от тех дочек трактирщика? – Усталость, к превеликому сожалению не распространялась на язык. Полин так и не смогла стащить изувеченное платье, только переступала ногами среди падающих юбок. Шипела от боли, не в силах прикоснуться к шнуровке корсета. Выпутывалась из собственной рубашки, словно драуг из савана, а в одолженной мужской наоборот, запуталась. Она и сейчас висела на девушке криво, словно на огородном пугале из-за незатянутого ворота сползая с одного плеча. Но язык, тот самый поганый язык, за который молодой воспитаннице не раз приходилось получать полный род едкого мыла, ожил первым!
В особенности, когда натертые ноги окунулись в теплую воду. То, во что они превратились выше колена, больше напоминало попытку нерадивой кухарки очистить свиную шкуру теркой вместо горелки: ссадины и крошево из мусора и мелкого камня остались в подсохшей крови. Ну да, и никакого результата не достигнуто.
- Не суетись. – Попросила Полин почти нормальным тоном, но тут ладонь Ренье невольно задела одну из кровавых мозолей, оставленную на память угробленными туфлями, и терпение девушки вымерло, словно все живое на берегах Вальдалена. – Квохчешь как курица, бесишь уже. Это не переломы и даже не растяжения. Они болят по-другому, можешь поверить. Да и падать в обморок мне в любом случае уже поздно, никто жеста не оценит.
Кусать руку, предлагающую помощь было, по меньшей мере, глупо. Но сочувственное выражение лица принца вызывало только одно желание: хорошенько ухватить его за растрепавшиеся к вечеру волосы и макнуть в не раз упомянутый таз с водой. Так что да, чувство благодарности за помощь еще не окончательно покинуло Полин, потому что боль в содранных руках ее бы точно не остановила в благородном деле под названием «не размазывай сопли». С трудом натянутый придворный лоск слезал с Полин, как обгоревшая на солнце кожа. Девушка, видевшая своими глазами жертв жеводанского зверя, ампутацию обмороженных ног крестьянина и прочие травмы, которые были в разы более серьезными, чем ее состояние, просто не могла воспринимать нормально деликатность, которую считала излишней.
Помощь в госпитале играла с Полин и другую, не менее жестокую шутку.
Видя изломанные болью и болезнью тела, она отказывалась воспринимать их как что-то большее, чем просто набор костей, жил и мышц. Смертный сосуд для бессмертной души, который неминуемо портился с течением времени. Уход за ним, конечно же, требовался, чтобы не постучаться в Рассветные сады раньше времени. И приличия соблюдать, конечно же, принятые в достойном обществе. Но не в такие же моменты? Дочь герцога уж точно не принадлежала к тем девицам, что предпочли бы умереть от укуса змеи, чем задрать подол и позволить наложить жгут и отсосать яд. Можно подумать, большинство из них так уж останавливали эти самые приличия, когда…
Девушка передернула плечами и постаралась взять себя в руки. Ей, определенно не нравилось то, что она мечется между бессильной усталостью и вымещение злости на ни в чем не повинном друге.
О том, что те самые приличия предлагали сделать девице, оказавшейся наедине с мужчиной в такой компрометирующей ситуации, Полин даже задумываться не стала. Отчасти потому, что себя девицей, которую еще хоть что-то может скомпрометировать не считала, уж точно не после того, как ее поймали при попытке побега и сплавили в монастырь исправляться. Но в основном потому, что отказывалась считать мальчишку, которого подбивала на кражу булочек с королевской кухни, мужчиной. Ну, подумаешь, вырос и в плечах раздался! Она, может, тоже теперь корсет носит и тростниковую палочку с обломанными шипами роз на нормальный кинжал в скрытых ножнах поменяла. Это же не повод переставать доверять и общаться как-то иначе? На людях, так и быть, можно быть правильной фрейлиной и умненьким принцем. Но не наедине же?!
- Я уже сказала, в обморок падать не буду. – Девушка протянула ладони вперед. Да уж, малоаппетитное зрелище. Полин на пробу пошевелила пальцами, они двигались как и ощущались: переваренными сосисками. – Да уж, не везет… Под нитяные перчатки они не влезут. И даже под те, что для верховой езды.
Второй же вопрос ей почти удалось проигнорировать…
Почти.
- Нет. – Холодно и очень спокойно ответила фрейлина. – Ты не думал. Но не принимай это близко к сердцу, никто не подумал. Точнее, никто и не вспомнил.

Отредактировано Pauline Chadurie (2019-04-25 23:48:03)

- Я не могу. - Полин остановилась рядом, глядя в окно. Там, за оградой их временной резиденции раскинулся все еще не спящий Айнрехт. Вовсе не расцвеченный заревами пожаров, как можно было ожидать, но почему-то от этого было не легче.  Сейчас она стояла так близко к принцу, что могла бы почувствовать тепло его тела, если бы вообще могла еще хоть что-то чувствовать.
Так же, как была неспособна полностью реагировать на другие ощущения. Даже замечать их толком. То, какими бережными оставались прикосновения Ренье, несмотря на все резкие слова. Или боль в тот момент, когда он плеснул крепким алкоголем на свежие ссадины и мелкие раны. Пережитого сегодня уже было так много, что оно драконьим пламенем выжгло возможность чувствовать что-то меньшее.
Так, во всяком случае, стало казаться самой Полин.
Разобраться, к чему относились ее слова, было не так уж просто. Стоять девушка могла вполне самостоятельно и даже передвигаться, пусть и медленно. То, что к налитому кубку она так и не прикоснулась, скорее можно было принять за очередную демонстративную дерзость, но имело гораздо более простую природу: прикасаться хоть к чему-то ободранными руками было больно. Если же вспомнить о приличиях, которые оба в тот момент вдохновенно игнорировали, то совместная ночевка как раз бы входила в девичье "не могу". Но за последний месяц у Ренье было достаточно шансов убедиться: о них Полин вспоминала лишь на глазах у посторонних зрителей, которых в покоях принца не наблюдалось.
Реальность, как водится, оказалась несколько сложнее.
- Не могу, понимаешь? - Взгляд Полин все еще был устремлен за окно, словно она пыталась оценить происходящее в городе, но умственных сил на это совершенно не хватало. - Я смотрю на тебя, но вижу спины охраны. И снова оказываюсь в том самом мгновенье, понимаю, что не дозовусь и не добегу, хотя расстояние не так уж велико. Что сейчас люди сомкнутся, и в начинающейся панике выбираться мне придется самой. Нет... Не выбираться. Спасаться.
Голос девушки все еще казался ровным, но остекленевшие глаза давали понять – в комнате Полин больше не было. Фрейлина снова оказалась там, на улицах, где бесновались испуганные люди. Бежали, как чумные крысы с горящего корабля, прямо по телам друг друга. Не говоря уж о таких мелочах, как ярмарочные палатки, лотки и прочий скарб.
- Но это хорошо на самом деле. Пока я вижу, то помню, где нахожусь. Стоит закрыть глаза, и меня снова окружают люди. Они толкаются. Давят со всех сторон так, что невозможно сделать вдох. И пахнут... Пролитым вином и больными, гнилыми зубами. Я никогда не забуду, как воняет обезумевшая толпа, Ренье. Та, с которой осталась один на один. Но знаешь, что еще страшнее, мой принц? – Полин резко развернулась на босых пятках, оказываясь почти впритык к принцу. Попыталась улыбнуться – остатки вбитого воспитания давали о себе знать, но губы лишь повело спазмом. – Это еще не конец. Я знаю. Потому что этой ночью за мной придет мертвый мальчишка. Подмастерье горшечника, я видела цеховой знак на его куртке, но так и не узнала имени. Он подсадил меня на самую первую изгородь, а сам...
Ощущение выскользающей руки еще долго будет преследовать ее в кошмарах, Полин знала это. Но все еще не могла по-настоящему заплакать, избавляясь от ужаса, режущего душу на куски. Пережитое снова врезалось в нее, как удар под дых, заставив согнуться и рухнуть на колени. Единственное, что она успела сделать перед тем, как из груди вырвался крик, больше напоминающий вой смертельно раненного животного – это зажать рот ладонью, глуша его. А потом и закусить ребро исцарапанной ладони, давясь рыданиями, по старой привычке.

- Я знаю. – Согласилась Полин, шмыгая носом. – Только от этого почему-то не легче…
Правдой последнее утверждение было только отчасти. Сравнивать ее состояние с тем, каким было оно, когда принц вносил Полин в комнату в полубессознательном состоянии, было просто не честно. Она сдавала рубежи обороны, один за другим. Пусть толком и не давая себе отчета, но устраивала проверку. Будто спрашивала каждой своей нападкой: тебе правда есть до меня дело? Или все это – очередное порождение придворного этикета? Лицемерного мира, где думают одно, говорят другое, а делают и вовсе – третье? Полин родилась и выросла в нем, но жить… Нет-нет, жить тоже могла. Но с каждым днем, каждой улыбкой вопреки и фразой, произнесенной голосом-колокольчиком, каким только и положено говорить фрейлине лучшей из королев Ивреса, острее чувствовалась необходимость общения с тем, к кому можно повернуться своей худшей частью. Несовершенной, колючей, больной… Повернуться – и не быть отвернутой.
В свое время у преподобной матери ушел почти год, чтобы добиться подобного отношения. Убедить, что в отличие от тех, кто назначил Полин наказание, в обители святой Бригитты осуждают грех, но любят грешника. Заслужить такое доверие, а не требовать его по праву. Создатель всеблагой, кто еще бы стал возиться с существом, настолько обиженным и несчастным, каким в то время была дочь маршала, которое так и норовило укусить побольнее и бежать, бежать, бежать… Забиться в угол и щериться клыкастой пастью: не подходи.
Ренье справился быстрее. Может, дело было в их старой дружбе, которая была прервана, но не предана. Может, потому, что Создатель отмерил этому сыну своему дар, отличный от того, что достался Преподобной Матери. Но после очень долгого дня, животного ужаса, который выжег все внутри до полного отупения, Полин чувствовала, будто ее обнаженное сердце лежит в теплых ладонях Ренье.
И от этого уже было не страшно.
Это ощущение укрывало спокойствием, куда более интимным, чем могло рождаться между двумя полуодетыми людьми.
- Знаешь… Я ведь так и не сказала тебе. – Пальцы девушки были заняты крестиком, лежавшим на груди Ренье, он тускло поблескивал, ловил на себе свечные отблески. А Полин продолжала бездумно играться с ним, будто ребенок с погремушкой. – Никому не рассказывала на самом деле. Но тетка со мной очень намучилась в первое время. Отец до сих пор не может понять, почему я к ней так привязана, несмотря на ее тяжелый характер… А она не отворачивалась. От того, какой я была – не отвернулась. В самый худший момент моей жизни, тащила вперед и не бросила.
Это слова значительно отличались от обычных рассказов Шадюри об обители. В любое другое время она говорила о монастыре святой Бригитты, как о лучшем из возможных мест на земле, благословенном и осененном милостью Единого. Сейчас же, не отрицая остального, она рассказывала то, что оставалось за благостным фасадом. То, что пряталось за крепкими стенами, сделавшими бы честь иной крепости, как настоящая монастырская жизнь от паломников.
Полин вздохнула и вытерла оставшуюся на щеке влагу о плечо Ренье, уже не в первый раз с того момента, как все-таки начала плакать.
- У нас по восточной стене, недалеко от прачечной, девичий виноград рос. Он не такой, не съедобный. Просто красивый плющ, а осенью листья – багряно-алые, будто горят. И комель – прочный, до самого верха стены доходит. Когда меня начали выпускать из подвала, приставили к работе в той самой прачечной – бинты из госпиталя вымачивать и отстирывать. От крови. От гноя… Я ходила каждый раз мимо этого плюща, смотрела и думал – сбегу. Пусть что хотят делают, но я сбегу из этой богадельни блаженной. И вот как-то ночью я выбралась. Выбрала полнолуние, чтобы видно было, что делаю. Из стирки украла плащ – грязный был, из грубой шерсти. Но коричневый, не то что обычная роба из небеленого льна. Накинула на себя и полезла. Даже ботинки сняла, чтобы проще цепляться было, за спину привязала и полезла.  Дура наивная, короче. – Девушка фыркнула, уткнувшись носом в основание шеи принца. Ей и правда было смешно от тех воспоминаний, но и ощущение реальности было вполне четким: как пахла кожа Ренье, какой теплой была под случайно коснувшимися ее губами. – Короче, они ждали меня. Две сестры с ночного бдения… Ну, караула, откровенно говоря. Тетку не просто так маршалом под вимплом называют. Еще и поспорили, долезу я, или как. Долезла.
Полин выдохнула, чувствуя себя гораздо спокойней, чем за все время пребывания Ардоне. Она готова была признать, что детские привычки, более присущие сорванцу, от которых она и во взрослом возрасте не отказалась, спасли ей сегодня жизнь. Тут бы возблагодарить Создателя… Но именно в этот момент – как-то не благодарилось. Она вздохнула, поудобней устраивая голову на плече принца, не желая задумываться, сколько же времени они в такой позе провели, и попросила:
- Расскажи мне что-нибудь. Что угодно. Я не хочу запомнить этот день таким.

Мир оплывал за пределами комнаты, как воск на горящей свече. Сначала в вылинявшую географическую карту превратился Иврес со всеми оставшимися проблемами. Потом оплавились границы Ардона и пряничные домики Бергталя, силуэты Айнрехта за окном – все еще беспокойного, неспящего, но потерявшего свою кошмарную власть над одной душой. Исчезла даже резиденция Ивресского королевского двора со всеми присутствующими, начиная с гофмейстрины и заканчивая распоследним поваренком, приставленным щедрыми хозяевами в помощь гостям.
А потом граница сотворенного Единым мира прошла по рукам Ренье. И рассыпались трухой сгоревших, а то и вовсе никогда не написанных писем условия и приличия, вдолбленные с детства.
Как дитя… Полин рассмеялась бы, если бы готова была тратить силы на что-то столь незначительное, как шутки. Она никогда не была мирным ребенком: непоседливым сорванцом, ревнивым и мстительным тираном. Той, что инстинктивно чувствовала недостаток внимания и была готова требовать его, выгрызать любыми доступными способами, не останавливаясь на достойных. Ее слезы были злы и ядовиты, собери их в склянку – посрамят иные отравы.
Но, возможно, так и должны были чувствовать себя настоящие дети в руках родителей.
Или души, осененные благодатью Единого.
В безопасности.
Единственный путь к сердцу той, что возможность любить без единой секунды променяла на возможность доверять.
- Зря, мой принц, это очень опасные женщины. Поэтому их стараются выдавать замуж как можно раньше… Пока клыки молочные не поменялись. – Полин шутливо прикусила плечо, о которое еще совсем недавно вытирала слезы. Не сильно, но вполне ощутимо. Соленое. – Видишь? Мне уже поздно.
Так же поздно было делать вид, что ничего не происходит.
Или происходящее «ничего» остается в привычных для них рамках.
Полин по-птичьи склонила голову, не столько отмечая изменения в мужчине рядом, сколько позволяла им вести и себя. Начиная с участившегося пульса, который эхом отдавался в замершую на груди Ренье ладонь. Полин не спрашивала, не задавала вопросов – ни ему, ни себе. Но позволяла происходящему происходить.
Как же этот поцелуй отличался от тех, которые она успела забыть, да и помнить не желала! Нежный и осторожный, ни к чему не принуждая, он в то же время не оставлял ни единого шанса увернуться. Не потому ли, что она и сама совершенно не хотела его избегать? Только сердце пропустило удар, когда пальцы  принца сжались крепче на ее коже.
- Это… – Девушка перевела дыхание и осторожно поймала лицо Ренье в ладони, заглядывая в глаза. На этот раз, не желая отводить подернутый поволокой взгляд. Тем не менее, выражение лица Полин не оставляло сомнений: она полностью осознает, где и с кем находится, а не пребывает в плену метущихся чувств. А еще она совершенно не могла (не хотела!) перестать прикасаться к нему. Словно слепой, Божьим чудом прозревший и изучающий новый мир. – Очень хорошая история, мой принц. Но, кажется, у нее было продолжение?
Ощущения, что она играет с огнем, так будоражившее кровь когда-то, слава Создателю, осталось в прошлом. В глубине души Полин боялась снова встретиться с ним и поддаться. Когда-то, в приступах особо возвышенного раскаянья пыталась писать стихи:
Ну что ж, играем!
Хвала идущим до конца.
Скользи по краю
Неверной поступью слепца.
Во тьме отвесной
Я чую звук твоих шагов.
Я шепот Бездны.
Я маскируюсь под любовь.*
Но и в самых отчаянных мечтах не могла представить, что может ощущать нечто подобное, чувствовать так. Нежность, перемешанную с невозможным, неземным покоем. Тем более – ощущать все это, находясь в объятьях того, кого упорно именовала другом.

Многолетняя привычка к подъемам до зари оказалась сильнее событий насыщенной ночи. Не было ни колокольного звона, ни петуха, дерущего глотку на скотном дворе – Полин просто открыла глаза с привычным ощущением: у нее есть время. Вот сейчас, до того, как следующий день на самом деле начнется, у нее есть время.
До утренней службы.
До обязанностей фрейлины.
До… Нет, эту мысль Полин предпочла не заканчивать. Ей было слишком хорошо здесь и сейчас, чтобы вспоминать о том, каким все станет сложным, стоит лишь закрыть за собой двери этой спальни с той стороны. В глубине души девушка понимала, что гораздо умнее было бы собрать лоскуты изувеченного платья и проскользнуть в отведенные фрейлинам комнаты. Хотя бы попытаться сделать вид, что все это время там и была, чтобы не пришлось объяснять, где же одна особа эту ночь провела. Умнее, да…
Полин потянулась, как кошка, пригревшаяся на солнышке. Правда, на роль этого самого Солнца в предрассветных сумерках мог сгодиться только мужчина рядом. И вот в этом, пожалуй, крылась настоящая проблема, куда серьезней, чем необходимость красться по коридорам в одном исподнем и ворохе окровавленного шелка вместо щита, рискуя попасться на глаза Ее Величеству.
Коготок увяз, всей птичке пропасть. Даже если бы у Полин был шанс сделать вид, что прошлой ночью ничего не произошло, она бы им не воспользовалась. Не из гордости или упрямства, а от невозможности жить в мире, где все, что она (они?) успели почувствовать, будет обесценено.
Поднявшись на локте, Полин разглядывала спящего мужчину. Ренье выглядел спокойным, возможно даже умиротворенным. А еще ощущался – и именно это завораживало девушку – рядом. Мерным дыханием. Тем, как поднимается и опадает грудная клетка, которую Полин беззастенчиво использовала вместо подушки. Вьющиеся волосы, падающие на лоб. Она не удержалась и убрала одну, невольно потревожив покой принца.
- Доброе утро, – улыбка Полин словно еще принадлежала прошлой ночи, слишком мягкая для нее обычной. – Знаешь… Я думаю, но не могу понять, как ты можешь оставаться таким знакомым и в то же время быть таким притягательным.

Отредактировано Pauline Chadurie (2019-05-02 22:44:50)

Когда-то, еще в прошлой жизни, Полин умела кокетничать и шкодничать, с очаровательным выражением на мордочке. Она почти что может все это и сейчас: лукаво улыбнуться, притворно распахнуть глазки и пролепетать, что милорд вряд ли может истолковать ее слова превратно… Может.
Но не хочет.
- То, что начала видеть в тебе не только друга, но мужчину. – Улыбка выходит какой-то не такой, хотя, кажется, есть ли у нее хоть единственный повод для грусти? И проще, гораздо проще позволить Ренье стереть ее остатки с губ поцелуем. Полин кажется, что она падает, прямиком в Бездну – начиная с самого сердца. Создатель, помилуй нас… С сердцем и правда творится что-то невозможное: оно несется галопом, сбивается с ритма и замирает, заставляя девушку давится коротким вздохом, когда с ее плеч сползает рубашка, бывшая единственной ее одеждой.
Первое, почти инстинктивное желание – прикрыться. Почти смешное на фоне того, что еще вчера Полин и в голову не приходило проверять смотрит ли Ренье, как она переодевается. Но сейчас ей становится стыдно за все разом – содранную кожу, ссадины на ребрах от неудачно затянутого корсета. Ненадолго – вдох, выдох и вдох – но становится, чтобы потеряться в другом незнакомом ощущении: как прогибается собственный хребет, когда вес мужского тела вдавливает в постель.
Полин кажется, что она тонет – захлебывается воздухом как водой
Что кожа обожжена солнцем, иначе как объяснить то, какой чувствительной она стала и то, что каждое прикосновение Ренье ощущается почти болезненным? Она бы обязательно нашла другое, правильное слово, если бы могла связно думать.
- Я?...
Вопрос, невозможный для того, кто вырос при дворе и научился играть словами. Но вполне подходящий Полин сейчас – лишенной шелухи  и умения притворяться.
- Только в твоих глазах. – Потемневших, как предгрозовое небо, но в них будто плавало собственное отражение и прекрасней этой женщины Полин не приходилось видеть. Она была счастлива и влюблена, с зацелованными губами и волосами, окружавшими голову как нимб. Кажется, Ренье  собирался что-то возразить, но ей отчаянно не хотелось тратить время на игру в слова и Полин прижала палец к его губам, не давая сказать ни слова. А потом, для надежности, запечатала их поцелуем, шалея от собственной дерзости. Оказалось, что руки у нее вовсе не бестолковые, если успевают запутаться в волосах Ренье, прижимаясь ближе.
И все будет хорошо.
Все просто обязательно будет хорошо.
- Иди ко мне.