Филипп признавал целую уйму примет и иногда даже не забывал сверяться с ними прежде, чем сделать что-нибудь или чаще уже после, для того, чтобы обоснованно объяснить себе неудачу. Это же любому понятно, что если день гоняя оленя по всему Монгайяру, они вместе с Арно, Анри и Леонаром, лучшими, быть может, охотниками Ивреса, возвращались в замок злые, уставшие и с пустыми руками, то это только лишь потому, что в самом начале пути дорогу им перебежал черный заяц, а они посчитали себя слишком гордыми, чтобы сплюнуть за левое плечо и скрестить пальцы. Конечно, не всегда все было так уж однозначно, бывало и такое, что примета не срабатывала или ее можно было трактовать двумя совершенно противоположными способами, и лишь один из них оказывался точным. Однако была одна, в которой Филипп был уверен абсолютно, которая не подводила и по надежности едва ли не опережала от факт, что солнце встает на востоке - в конце концов, Единый мог бы запустить светило задом наперед. Эта рожденная годами мудрость была, в общем-то довольно простой и неплохо укладывалась в одну фразу: "Если кому-нибудь из детей вздумалось просить официальной аудиенции, доставай коньяк - пригодится так или иначе".
- Урожай девятнадцатого года, - он протянул сыну один из тех кубков издевательской формы, придуманной одним монгайярским монахом то ли действительно, как он утверждал, ради того, чтобы пьющий смог распробовать аромат и вкус напитка, а не по-варварски пить его залпом, то ли исключительно в целях экономии: много из такого не выпьешь. - Лучший в десятилетии, хотя, похоже, этот год его превзойдет. И хорошо: запасы девятнадцатого подходят к концу.
Официальная аудиенция требовала тронного зала, но это было бы, пожалуй, уже чересчур, и король сказал, что будет ждать сына в кабинете, где по случаю теплой осени все еще не разжигали камин и не закрывали окон. Да и коньяком, наверно, можно было бы обойтись тем, который попроще: судя по тому, что Ренье не начал с "вашего величества", его дело не было катастрофой, в худшем случае - трагедией. Хотя и в это Филипп не слишком-то верил: вид у принца был хоть и задумчивый, но все еще вполне цветущий, а значит, ничего непоправимого. Впрочем, что толку держаться за старое? Девятнадцатый год, который, кроме особенно удачного урожая, ознаменовался еще и смертью архиепископа Сильвестра, человека действительно великого, и того, кто первым подметил в Ренье определенные таланты и взял его - большей частью незаметно для самого принца - под свое крыло, остался далеко в прошлом, и только выдержанный янтарный напиток напоминал теперь о тех непростых переменах в жизни королевства.
- Итак, обсудим букеты и палитры вкусов, поспорим о сортах или для начала расскажешь, что заставило тебя обставить встречу так официально, вместо того, чтобы предложить пострелять зайцев в королевском лесу или присоединиться ко мне в тренировке?

Филипп слушал сына внимательно и молча, не перебивая, не задавая наводящих вопросов. Официальная аудиенция и впрямь подходила к этой беседе как нельзя лучше, и оба они вели себя так, как будто превратились на сегодняшний день в дипломатических представителей двух стран, стоящих на пороге войны, и каждое неосторожное слово могло стать шагом в пропасть. В этом было что-то категорически неправильное, в том, что касалось его семьи, Филипп не хотел ни войны, ни дипломатии - надеялся на искренность и доверие. И оставаться, в первую очередь не величеством, а отцом. Даже в таких вопросах. В сложных и даже пожалуй судьбоносных вопросах. Он ведь совершил не так уж и много ошибок, чтобы потерять право на это, а все те, что всё-таки совершил, были исключительно во благо самих детей, даже если они отказывались это понимать. Он вспоминал каждую из них теперь, глядя на коленопреклонного принца и отпивая коньяк, прежде, чем заговорил вновь. 
- Встань, - король дождался, пока сын обратит на него внимание и кивнул в сторону одного из кресел, предназначенного для посетителей: вести разговор сверху вниз было неудобно, а в том, что это будет именно разговор, а не на скорую руку благословение, сомневаться не приходилось. - И сядь.
Сам он остался стоять. Точнее - расхаживать по кабинету, чтобы хоть немного привести свои мысли к стройной системе или хотя бы ее подобию. Одним благословением здесь, конечно,  не отделаешься, обсудить теперь нужно было многое, а Ренье должен был не просто слушать, но услышать. Лучше - еще и высказаться, не пытаясь угадать, чего от него ждут.
- Ты считаешь, это возможно? Заставить храмовников принять то, против чего они так упорно борются? И ты считаешь их важнейшей нашей проблемой?
"Нашей", разумеется - как бы ни говорил Ренье о "его" стране, Филипп отлично понимал, что еще десяток лет, или быть может, два десятка - и милостью Единого королевство будет принадлежать его детям. Хотелось бы верить, что все они смогут объединить усилия ради сильного Ивреса.
- Многое из того, о чем ты говоришь, верно. Кроме того, ты прекрасно знаешь, что я давно жду, когда ты наконец решишься. Как твой король я готов дать тебе благословение сию же минуту. Но я не только твой король. Отложив ненадолго всю эту прекрасную риторику, которой, как я вижу, тебя не зря учили, я хочу спросить тебя для начала: должен ли я говорить с тобой как твой сюзерен, отец или как глава церкви?

Второй раз за этот день Ренье сделал правильный выбор. Говорить с ним как с сыном значило сказать больше и не искать правильные слова слишком долго. Сыновья ведь должны понимать отцов лучше, чем графы понимают королей. А впрочем, графом принцу быть теперь было недолго, а вот сыном он останется навсегда - не все мирские связи рвутся словами монашеских обетов. Король выверенным движением передвинул кубок по столу, располагая его поближе к Ренье. 
- Хорошо. Меньше масок. И пить можно, не стесняясь.
И не стесняясь, говорить не о благе короны, а о благе семьи. Чаще всего для Филиппа это было одним и тем же, однако нюансы случались и, вероятно, пора было обсудить их. В качестве Ришкура во главе церкви он должен был оказаться полезен, в первую очередь, именно Ришкурам, а не церкви. Все остальное приложится. 
- Будем откровенны: мы оба понимаем, что ты выбираешь этот путь не потому что тебя зовет на него Единый, а потому что именно на нем ты сможешь добиться почти всего. Или добиться всего - если твои цели не будут идти вразрез с целями брата. У Филиппа Анри есть свои слабости, в том числе те, которые могут пошатнуть под ним трон, но он сможет быть по-настоящему сильным королем, если найдет поддержку в церкви. То есть в тебе. Мы ведь не станем сейчас обмениваться благочестивыми заверениями в том, что твоя духовная карьера зависит исключительно от воли Всевышнего, не так ли? Ты, надеюсь, даже для начала рассчитываешь на большее, чем небольшой приход где-нибудь Рубежных горах?
На всякий случай он вопросительно посмотрел на сына, дожидаясь ответа и собираясь так или иначе дождаться положительного, даже если у того вдруг получится не с первого раза. А затем - уже куда как более обстоятельно - вернуться к тому вопросу, который возник сам собой, стоило только заговорить о будущем. Вопросу, к которому так или иначе сводились все проблемы и все перспективы ивресской церкви и непосредственно Ренье в лоне этой самой церкви.
- Заставить Орден добровольно принять реформы... - Филипп неспешно мерил шагами кабинет, отбивая ритм какого-то бодрого военного марша пальцами по стенке кубка. Быть может, именно так все это и выглядело со стороны: глупый магистр, который не желает видеть истину, и истина, которая сияет настолько ярко, что надо лишь уговорить его открыть глаза, чтобы он понял и принял ее. Возможно. Он четверть века добивался, чтобы это выглядело именно так. - Как много ты знаешь о храмовниках и о реформах, Ренье? Когда-то говорили, что твоя мать приворожила меня и заставила ослабить Орден, чтобы протащить северное колдовство в благословенные земли Ивреса. Что все чудеса, которые творятся именем Создателя - не более, чем колдовские фокусы. Мог бы поверить в это?

Пост епископа для начала... Филипп хмыкнул. Губа не дура, что и говорить, у сына, с детства не знавшего ни в чем отказа, амбиции были достойны Ришкура. Нетрудно было догадаться, как счастлив будет архиепископ, когда узнает о новом назначении. Но не было ничего невозможного, во всяком случае, не для короля на его землях. Можно было пытаться образумить Ренье, а можно было пойти у него на поводу, вручая сан как очередную дорогую игрушку, но для начала стоило бы разобраться с вопросами, которые были намного важнее того, преосвященством Ренье станет или просто святым отцом. Легкомыслие, с которым принц рассуждал об Ордене, беспокоило: тот явно недооценивал противника. Или сразу всю ситуацию. Филипп вздохнул. В его прошлом несомненно оставались некоторые поступки, говорить о которых было непросто, но которые он повторил бы не задумываясь, если бы вновь оказался там. Пытался ли он объяснить армии фанатиков, чем хороши его реформы? Король лишь недоуменно пожал плечами.
- Даже не думал. Храмовники веками уничтожали любой след колдовства там, где находили его. Всегда были нетерпимы к магии, к ересям, к язычеству. И они были чертовски влиятельны, когда на троне был Луи, твой дядя. Позволили бы они принять догму о чудесах Создателя, которые и есть ни что иное, как колдовство? Позволили бы они принцессе языческого Вальдалена надеть корону?
Ответ лежал на поверхности, и Филипп не посчитал нужным озвучивать его. Как и то, что Орден, будучи армией, никогда не был лоялен ему. Монахи служили своему архиепископу, еще одному любителю обвинять в черном колдовстве всех подряд, в первую очередь женщин. А архиепископ желал ставку на короля. Другого короля.
- Нет дыма без огня, Ренье. Приказ храмовникам выступить на передовой в северной войне был подписан именем моего брата, но идея принадлежала не ему. Я подрубил Орден, хотя многие и считали меня за это идиотом, и что же? Разве стал Иврес хуже с тех пор, как они заперлись в Ниверне? Разве я хоть раз пожалел о том, что сделал? Разве что о том, что не довел дело до конца.
Все же королевский кабинет был слишком тесен, особенно для того, кто имеет привычку расхаживать туда-сюда во время любого мало-мальски важного разговора. Да еще и воспоминания громоздились у стен, мешая свободно дышать. Погрузившись ненадолго в мысли, которые заводили его все дальше и дальше от дня сегодняшнего, Филипп перевел взгляд на ростовой портрет далекого предка, чье имя теперь носил его сын, обращаясь то ли к одному, то ли ко второму, то ли к обоим сразу.
- Нам не нужен Орден, Ренье. Мы никогда не найдем с храмовниками общий язык. Но беспокоить народ и в самом деле не стоит, ты совершенно прав. Другое дело - дать народу увидеть торжество королевской справедливости над жестокими, продажными предателями. Или, может, чернокнижниками?
Он давно уже не пытался заставить себя испытывать нв этот счет угрызения совести: ему более чем хватало других. И даже исповеди у брата Гийома - исповедоваться король не забывал регулярно - напоминали скорее общение с советником по вопросам церкви, а не с богом. С таким советником, какого Филиппу недоставало после смерти Сильвестра. Если Создатель будет щедр, таковым совсем скоро должен был стать Ренье, который - было бы несправедливо не признать - куда более походил на архиепископа Фортеньяка  был склонен рассуждать более тонко, чем замковый капеллан или король. Конечно, ему понадобится немного времени, чтобы научиться лавировать между догматами веры, приоритетами короны и личными интересами. Времени и готовности делать это. Филипп хотел помочь ему, но пока что единственная помощь, которую он мог предложить, состояла в том, чтобы быть честным. Во всяком случае, честным в той мере, насколько это было необходимо.
- Говори я с тобой не как отец, я не сказал бы этого, но как отцу для меня важно, чтобы мой сын ясно и без лишних иллюзий представлял себе, на что идет. Храмовники должны быть уничтожены, и если ты примешь сан, ты должен будешь помочь мне в этом. Если не хочешь испачкать в этом руки, лучше тебе повременить.

Филипп задумался ненадолго, глядя на сына, не столько над его вопросом, сколько над тем, разочарован ли Ренье слышать то, что только что услышал. Быть может, он и в самом деле, поторопился. Может быть, стоило раскрывать карты осторожнее. Не рубить с плеча. Больше интересоваться у его наставников настроениями сына, чтобы выбрать правильную тактику... Хотя какие к черту тактики, Ренье не был трепетной девицей, падающей в обморок от каждого слова, не был иностранным послом, которые, говоря по правде, часто бывают куда трепетнее невинных девиц. Подбором красивых слов для некрасивых историй Филипп занимался уже четверть века, и порой это утомляло. Вот и сейчас он поморщился, понимая, что вопрос Ренье бьет не в бровь, а в глаз, и бьет весьма болезненно, но не мог не признать того, что было очевидной истиной.
- Они показали себя в войне безупречно, хоть и полегли там большей частью. Они не пытались поднимать восстания или обвинять меня в смерти Луи и узурпации трона. У меня не было повода, да и проблема на тот момент не казалась такой уж важной: по правде говоря, я никогда не умел мыслить масштабами десятилетий.
Сильвестр умел, но у него были тогда дела поважнее, а может, и негласные договоренности с Орденом: сейчас король бы не удивился, если бы узнал, что так оно и есть. Точнее, было - любые договоры вместе со смертью архиепископа ушли в прошлое. Новое время требовало новых решений. Он залпом опустошил кубок и вернулся за откупоренной бутылкой, чтобы наполнить вновь и свой и тот, который держал в руках сын. Не торопил его: мог позволить ему подумать еще пару минут, часов, дней. Даже лет, если в этом будет необходимость. Мог принять и отказ - не без труда, конечно, но Асдис была бы счастлива, и это немного помогло бы скрасить разочарование. Не пришлось. Так же, как не пришлось сдерживать довольную, почти победную улыбку: он не ошибся, пусть Ренье и шел к этому решению намного дольше, чем следовало бы. Зато и пришел именно туда, куда надо:  к пониманию того, что церковь может дать ему, того, что он может дать церкви, к тому, что он вместе с церковью может принести королевству и семье. Даже если ценой окажется не самая чистая совесть. Филипп совершенно точно не был святым, пусть и питал некоторые надежды, что после его смерти сыновья исправят еще и это недоразумение.
- Прекрасно. Ничего другого я от тебя и не ждал. Жертвовать мирской жизнью, дорогими одеждами и громким титулом не так уж и сложно, но иногда Создатель требует куда большего... Ради большего блага.
Где-то на этом моменте беседа должна была превратиться из знаковой в деловую, и, судя по вопросам, которыми зачастил Ренье, она справилась с этим перерождением на ура. Филипп отсалютовал принцу кубком и сделал еще пару глотков, обдумывая ответ, и буквально ощущая, как возвращается в тот самый девятнадцатый, которому принадлежал пьянящий букет, а может, и еще раньше, в те годы, когда он сам, будучи в возрасте Ренье, со скучающим видом слушал объяснения Фортеньяка, но думал при этом только о тактиках, которые он использовал бы, если бы ему пришлось брать приступом вальдаленскую столицу, или, может, не если, а когда? Или, того лучше, припоминая невесту брата, которая накануне прибыла ко двору? Скольких же ошибок он мог бы избежать, если бы, как сын сейчас, моментально улавливал и без труда держался за суть проблемы? Насколько скучнее была бы его жизнь без этих ошибок. Один бог знает.
- Быстро. Очень важно сделать это быстро, пока Ардон погрязнет в своей войне - ну а если погрчзнет недостаточно, мы поможем. Именно с юга Орден может получить значительную поддержку, впрочем, ты и сам это наверняка понимаешь, а значит, нельзя терять время. Храмовники уже совершили свою первую ошибку - или же ее совершил за них кто-то другой - когда напали на наш кортеж. Начало положено, и скоро мы призовем магистра к ответу. Однако, пожалуй, было бы неплохо предъявить ему обвинения не только в мелком заговоре против короны. Он человек основательный, и если уж продаваться - то не просто врагам короля, но врагам всего человечества: в Бездне никогда не падает спрос на неблагочестивые души. Но, не стану с тобой спорить, здесь и правда нужны доказательства посерьезнее случайных свидетелей. Получить бы его собственное признание, но он упрям, и это может занять немало времени, да и выйдет ли... Нужны верные методы. Что думаешь на этот счет?
Закрытый на лето экраном камин, три шага, стена с висящей на ней оленьей головой, еще пять, распахнутое окно, четыре - портрет первого короля-единобожника. Стены, знакомые до мельчайших деталей, видевшие не одного короля, не одного церковника, не один заговор. Двадцать пять лет между "что бы сказал отец" и "что скажет сын". Слишком короткие двадцать пять лет и чересчур долгие одновременно. Чуть меньше, чем полжизни для него, чуть больше, чем вся жизнь для Ренье. Вся его прошлая жизнь, потому как теперь начиналась новая.
- Что же касается непосредственно твоей церковной карьеры... Епископ Бодюэн весьма стар и наверняка скоро оставит Монгайяр ради Рассветных садов. Ты мог бы стать его секретарем, чтобы научиться чему-то, а в дальнейшем - преемником. Или же... - он наконец нашел в себе силы остановить прогулку по кабинету, сесть в свое кресло и, склонившись через стол, цепко перехватить взгляд сына. - Возможно совсем скоро мне понадобятся новые люди для служения на новых южных землях. Что правда, там будет непросто.

План Ренье был по-своему красив. Красив непривычно - сам Филипп всегда предпочитал богатым утонченным деталям изящество простоты. Впрочем, его понятие об изяществе тоже было весьма специфично, скажем, в данной непростой ситуации самым изящным методом он видел проводить магистра в застенки Форменоса и там получить от него признание методами, которые обычно практиковали сами храмовники, ну и, что уж греха таить, королевские дознаватели. То, что предлагал принц, больше всего походило на лестницу со множеством ступеней, причем, не парадную, а винтовую, ту, вершину которой не видишь, глядя снизу. Подъем по лестнице всегда проще, но нельзя забывать и о том, что любая ее ступень может оказаться гнилой, даже если со стороны все кажутся крепкими. Король сделал еще глоток и испытующе посмотрел на сына. В девятнадцатом Ренье было семь. И все же, в последние годы своей жизни Сильвестр сумел разглядеть в сопливом мальчишке то, что теперь видет в нем и Филипп. Нет, не талант, точнее, не только талант. Фортеньяк видел в нем себя.
- Как странно - уличным театром так увлечен Раймон, а настоящий талант постановщика у тебя...
Он молчал, рассматривая сценарий со всех возможных сторон. Будь план безупречным, Филипп отказался бы от него, признавая, что не может заметить слабых мест, а значит, совершенно не готов к тому моменту, когда они проявят себя. Но здесь он видел - чего стоила хотя бы необходимость поднять волну народного недовольства, а потом, по всей видимости, ее успокоить, не давая перерасти из ненависти к колдунам-церковникам в ненависть ко всем колдунам, всем церковникам или просто всем, кто ест сытнее и одевается теплее. И все же он был уверен, что сможет, и что если все пойдет так, как задумано, или лишь немного отклонится, на выходе они получат именно то, чего добиваются.
- Это все выглядит довольно запутанно, но сработать может получше старых проверенных... средств. Мы сделаем это. Прислушаемся к гласу народа и покончим со всем еще до Рождества.
И начать, в таком случае, придется в самое ближайшее время. Это и к лучшему, можно будет обсудить подробности с Клементом, которого они с Асдис собирались посетить на днях: вот уж кто не упустит шанса поучаствовать в возведении храмовников на плаху, а лучше - на костер. При этом держать архиепископа подальше до тех пор, пока это будет возможно. Король погрузился в свои размышления, едва ли не забыв о том, с чего начинался разговор, и что в кабинете его ждет сын. Заставив себя вспомнить, он отставил в сторону кубок - момент, кажется, требовал хотя бы видимости торжественности - но повторять маневр с коленопреклонением и скупыми отцовскими слезами не стал: слишком плохо это вписывалось в картину того, что уже было сказано.
- Я даю тебе свое благословение, Ренье. Отцовское и королевское. Прими обеты, будь верен Единому и его наместнику на земле. Однажды ты станешь лучшим из возможных соратников и советников для своего брата. Помни: сильная корона, сильная церковь - любой ценой. Создатель предназначил Ивресу быть благословенными землями для его народа, а значит, так и будет.
Смиренная готовность Ренье следовать на служение туда, куда ему укажут, была весьма похвальной, хотя сын, похоже, не вполне понимал, как скоро нужно будет начинать прививать бывшим ардонцам истинную веру. Да и то, с каким сопротивлением он может при этом столкнуться: тут бы не у старика Бодюэна учиться, а у тех герцогов, которые черверть века назад получили в свое распоряжение земли некогда языческого Бёллинга. Впрочем, разобраться с этим будет еще время, теперь же надо было найти для сына исповедника из тех, которым можно доверить свою жизнь или даже чуть больше, назначить дату торжественной церемонии и... Уладить еще кое-что. Филипп задумчиво потер подбородок. О том, что он желает видеть одного из своих сыновей главой церкви, они говорили еще тогда, когда до рождения Ренье оставались годы. Асдис тогда и не думала спорить, быть может, полагая это шуткой, или просто не задумываясь: кто всерьез размышляет над судьбой будущих детей в свои восемнадцать? Но время шло, сыновья приходили в мир, и королева постепенно меняла свои взгляды. В отличие от короля. Теперь она считала уход одного из детей в лоно церкви не благословением, а потерей.
- Твоей матери это не понравится. Хочешь, чтобы я сам поговорил с ней?