Отец Брандона, Брайс Фостер, стал герцогом недавно, всего четверть века назад, когда король Гаррольд раздал завоеванные им земли языческого Бёллинга особо отличившимся в священной войне офицерам своей армии. Ярла-язычника, ранее правившего этими землями, он убил лично, не на поле боя, но уже после того, как штурм замка был окончен, и эту смерть сложно было назвать легкой. Во всяком случае, ярл прожил достаточно долго, чтобы пообещать Фостеру проклятие на его род до четырежды четвертого колена. Новый герцог отмахнулся от предсмертных слов колдуна, но вспомнить о них пришлось совсем скоро, когда его супруга, не успев вполне ощутить себя хозяйкой древнего замка, слегла, а не далее, как через четыре дня скончалась, несмотря на все усилия лекарей. Единственный маг-целитель, которого держал при себе герцог, мог только разводить руками и лепетать что-то нечленораздельное о черном языческом колдовстве. Возможно, ярл и в самом деле был чернокнижником, а может, целитель оказался слишком слаб и оправдывал свой промах, но с тех самых пор и сам герцог, и его наследник жили под сенью страха, против которого были бессильны.
Время шло, старый герцог умер, и его место занял Брандон, решивший не ограничиваться только лишь делами своих земель, и вскоре завоевавший значительный авторитет при дворе. В отличие от отца, он ничего не понимал в военной стратегии, но в том, что касалось политики, равных ему было немного. Интуитивно чувствуя настроения, он всегда знал, кому из герцогов и графов следует протянуть руку помощи, на кого надавить, где обойтись банальным подкупом, а где - подкупом и последующим громким процессом над тем, кого подкупил. Надо отдать ему должное: долгие годы благодаря ему и немногим другим доверенным людям короля, Аллион не знал внутренних конфликтов.
Второй раз о проклятье заговорили тогда, когда первая жена уже Брандона Фостера скончалась в родах вместе с дочерью, которую так и не смогла произвести на свет. На этот раз руками разводили уже маги гильдии, в один голос утверждая, что проклятие не могло пережить того, кто наложил его, но ослепленный горем, Брандон не желал верить им. По его мнению, это было не менее, как сговором колдунов против его семьи, а может быть, и против всего королевства, где вера в Единого бога медленно, но верно, вытесняла остатки язычества. Переубедить герцога было невозможно, да никто особо и не пытался: кроме этих весьма странных для Аллиона взглядов на мир, Фостер был вполне адекватен, весьма умен и очень полезен короне. И даже второй брак его, сделавшей герцогиней ни много, ни мало, племянницу главы радикального ивресского Ордена Храмовников, не обратил на себя достаточно внимания.

Милисенда родилась в благословенных землях Ивреса еще до того, как они, по мнению ее графа-отца и дяди (ныне - магистра ивресского ордена храмовников) отвернулись от заветов Единого. Она выросла вдали от двора и получила прекрасное образование, пожалуй, лучшее, на которое могла бы рассчитывать женщина. К ее услугам всегда были книги из библиотеки Ордена, а зачастую и их авторы, и девушка не стеснялась пользоваться предоставленными ей возможностями. Она, как водится, всегда знала, что ее замужество - дело решенное, и все же, когда пришло время услышать эту новость от отца, тот смог ее удивить. Она оказалась предназначена в жены одному из герцогов соседнего Аллиона, жителей которого называли не иначе как еретиками. Впрочем, скоро она получила ответ на свой незаданный вопрос: герцог Тирит ненавидел магию и все с ней связанное и фактически исповедовал те же принципы, которыми жила семья Милисенды. Брак дал ей не только новый дом и новое имя на аллионский манер. Новый статус позволил герцогине наконец появиться при дворе и приложить к делу свои знания и ум - супруг не стыдился спрашивать ее совета в самых сложных ситуациях. Милисент давно уже не чувствует себя здесь чужой, но чем дальше, тем яснее чувствует себя обреченной: слишком уж много в Тирите говорят о проклятии рода, как ни странно, затрагивающем лишь женщин, но всенепременно сбывающимся.

Священная война против языческого Бёллинга изменила жизнь многих людей. Жизнь семнадцатилетнего Уилфреда она поставила с ног на голову. До того собиравшийся посвятить себя военной карьере и отправившийся на север в качестве сквайра одного из рыцарей, он увидел настоящие подвиги по имя истинной веры, увидел и то, как Создатель защищает своих детей, увидел настоящие чудеса, и решил посвятить свою жизнь служению Ему. Не сказать, чтобы отец был в восторге от этого решения, но препятствовать не стал, церковная карьера для второго сына - не такой уж и плохой выбор. И на этом поприще Уилфред проявил недюжинный талант и рвение. Он читал любые богословские трактаты, которые попадались ему под руку, вел переписку и даже полемику со всеми более или менее значимыми богословами трех королевств, писал пламенные проповеди, но не слишком любил выступать с ними перед народом. Уилфред был плохим пастырем, по правде говоря, считая своим призванием общение не с людьми, а непосредственно с богом. Поэтому он стремился взбираться все выше и выше, наконец добравшись до епископского сана, а его взгляды на веру становились все ближе к тем, которые исповедовали западные соседи и отдалялись от официальных аллионских. Не под давлением семьи, но своими собственными размышлениями, пусть и не без влияния ивресских храмовников, со многими из которых был со времен войны знаком лично, пришел он к мысли о том, что любое колдовство есть зло, а Четверо недаром свергнуты в Бездну. Именно Уилфред в свое время способствовал тому, чтобы после смерти первой супруги, старший брат взял в жены племянницу магистра храмовников, тем самым укрепляя связи, за которыми видел будущее аллионской церкви.
Разумеется, Уилфред не спешит афишировать свои взгляды, предпочитая мягкие методы борьбы. Прежде всего он планирует стать архиепископом Аллиона, а уже затем в полной мере запустить маховик перемен, возвращающий церковь к ее истокам.

Эгберт с самого детства знал одно: колдовство - зло. Картина складывалась один к одному: колдовство убило его бабку, колдовство убило его мать и нерожденную сестру, колдовство легло проклятием на его род и хваленые светлые колдуны не в состоянии ничего с этим сделать, а война с колдунами-язычниками принесла его отцу герцогский титул. Нет, Эгберт не слишком страдал о потерях, не проявлял интереса к громким лозунгам, которыми увлекались в Ардоне, а в соседнем Ивресе - храмовники, с каждым годом все больше теряющие влияние, но ненависть к магии и ее носителям прочно въелась в его душу, став неотделимой ее частью.
Впервые он убил почти случайно, промахнувшись на охоте, пустив стрелу вместо оленя в собиравшую травы женщину. Но ведь она была ведьмой, кто же еще собирает травы для зелий, а значит, это - божье провидение. Некоторое время после этого Эгберт чувствовал себя орудием божественного правосудия, и чувство это ему определенно нравилось, вот только другого случая проявить себя перед Единым не представлялось. И тогда он начал выходить на охоту. Другую охоту. Выслеживать новую жертву он мог долго, не торопясь, сначала просто наблюдая за ней, иногда даже сводя личное знакомство. Увы, для несчастной (или несчастного) исход всегда был один. Если не считать разнообразием способы смерти, на которые Эгберт был весьма изобретателен, и которые с каждым разом становились все более жестокими. Границы собственного герцогства и даже королевства его не останавливали. Огорчало по-настоящему, лишь то, что свои заслуги он вынужден скрывать, да еще то, что добраться до ведьм, обосновавшихся не в деревенских хижинах, а в замках и дворцах, он пока не мог. 

Найти в Аллионе целую семью, всей душой презирающую колдовство и родиться в ней магом - это надо уметь. Уолтер сумел, более того, смог дожить до своих восемнадцати, что, пожалуй, следовало бы считать фантастической удачей.
С самого детства он не отличался здоровьем, переболев, наверно, всеми известными науке болезнями, и чем старше становился, тем тяжелее они протекали. Обитатели герцогского замка не слишком удивлялись этому: родовое проклятие, вроде бы, должно было касаться только женщин, но это же колдовство, кто его там разберет. Отец и мать проводили в молитвах дни и ночи, однако это не слишком помогало, разве что им самим - подготовиться к неизбежному. Помогло паломничество. Один из монастырей в ивресском Колиньяре, хранивший мощи святого Дидье, дал приют молодому монаху, который, понаблюдав за ребенком, предположил в нем магический дар, который он сам называл даром Создателя. Вероятно, он держал бы свое открытие при себе, если бы знал, кто перед ним, но он не знал, и это, вероятно, спасло Уолтеру жизнь. Принципе герцога и герцогини были нерушимы, но не были несгибаемыми, и когда речь зашла о жизни их сына, они, не без некоторых душевных метаний, уступили. Монах, испросив благословения настоятеля, отправился с Фостерами в Аллион, и стал наставником для юного лорда, который, научившись управлять данной ему силой, быстро стал вполне здоровым и крепким ребенком.
Но такие истории заканчиваются хорошо только в представлениях бродячих театров. Фостеры продолжали скрывать сына-мага, как нечто постыдное, и внутри семьи относились к нему так же. Страх со стороны отца, ненависть старшего брата, презрение дяди и жалость матери - вот и все, что он получал от людей, которые должны были быть ему поддержкой. Едва ли было что-то удивительное в том, что однажды, будучи привезенным в столицу на прием, от участия в котором вместе с детьми отец не смог отказаться, и встретив Примроуз Брэдиган, которая готова была понять и принять его именно таким, каким он был, Уолтер с головой погрузился в свою юношескую любовь. Как ни странно, у него хватило ума (а может быть, просто привычки скрывать все, что к нему относится) держать свои чувства в тайне. Однако с тех пор он все чаще задается вопросом: почему по прихоти отца его жизнь должна превращаться в беспросветное существование без права быть собой?