Охота была изматывающей. Не сложной местностью - по равнинному Нордхейму, казалось, можно было часами разъезжать без намека на усталость - не осторожной дичью, а почти полным ее отсутствием. Может быть, толпа распугала зверье. Может быть, кому-то из охотников повезло больше. Сам Алистер встретил разве что птиц и всякую мелочь, вроде белок, на которую не хотелось даже стрелы переводить. Пары часов блужданий в поисках добычи ему хватило, чтобы наесться этим сполна и остановиться. Еще некоторое время он, постаравшись остаться в одиночестве, просто бесцельно бродил по лесу, раздумывая над сложившимся после расторжения помолвки положением и медлительность Алонсо, размышляя над тем, значили ли несколько поседевших за ночь прядей, что все сработало, и Манхайм лишился потенциального наследника, пересчитывая в уме врагов и союзников, думая, где именно боги подставят ему подножку, потому что не может же все идти так просто, а если может, то почему не пошло раньше. Мысли были пустые и бестолковые, и скоро надоели точно так же, как и охота, и Фельсенберг вернулся в замок с гудящей головой и неясным ощущением тревоги, которое только подогревалось собиравшимися за окном тучами. Будет гроза - в этом сомнений не было. Гроза бы этим землям не повредила: казалось, серьезных дождей здесь не было довольно давно. Воздух был спертым и горячим, ветер был слишком занят где-то наверху, нагоняя тучи, и в саду дышалось ничуть не легче, чем в стенах замка, которые даже в августе умудрялись каким-то образом сохранять толику прохлады. Как это часто бывает в преддверии большой бури, мир погрузился в особую войлочную тишину, которую не могли разбавить даже звуки лютни того единственного менестреля, который не крутился вокруг дам и не напился в стельку, а, уйдя в себя и не пытаясь выпросить лишнюю монету, наигрывал что-то в углу каминного зала. Впрочем, его почти не было слышно: тишина глотала звуки, как голодный пес хватает на лету кость, не оставляя объедков даже эху.
С графом Леонхартом Алистер был знаком недавно. Собственно говоря, им случилось пересечься лишь второй раз, и второй раз они пили. На этот раз не эль, на этот раз без грудастых подавальщиц и толпы сомнительных личностей вокруг. И без Софи, чье присутствие, как ни крути, не располагало к душевному равновесию. И дело, конечно, было не только в ее способности находить на свою голову неприятности, в которой Эдер мог недавно убедиться на личном опыте. Впрочем, обсуждать ту ночь в горах Алистер не хотел, пытаясь сохранить для себя иллюзию, что воспоминания о ней принадлежат только лишь ему одному. Да и тем для разговора было немало. Свадьба была отличным поводом собраться в Нордхейме, но кроме поводов существовали еще и причины.
- Этот год удивительно богат на необычные союзы между севером и югом, не правда ли? И некоторые из них кажутся даже весьма удачными. Даже странно, что до этого времени Бергталь и Лантарон столетиями предпочитали держать дистанцию. Но, похоже, время перемен наконец-то пришло, хотим мы того или нет.
Алистер отпил из своего кубка и легкомысленно улыбнулся то ли коньяку, то ли собеседнику. Все это, разумеется, можно было бы свести к ничего не значащим философским спорам, но имело ли это теперь смысл? Маски, если еще не сорваны, то вот-вот упадут, открывая лица, а многие из тех, кто был приглашен на торжества по случаю бракосочетания, уже склонялись перед ним в поклоне куда более почтительном, чем положено получать графу Эскалару. Были, конечно, и другие, но и они не были теперь так опасны, как могли бы быть еще пару месяцев назад. По правде говоря, Фельсенберг не возражал, чтобы Манхайм наконец узнал о нем. Чтобы не поверил сначала, а потом усомнился в собственном неведении. Чтобы связал воедино все мелочи, на которые до этого не обращал внимание. Чтобы потерял сон, а когда наконец засыпал, видел только того изувеченного до неузнаваемости мальчишку, который теперь лежал в королевской усыпальнице под именем Алистера, последнего из Фельсенбергов. Иногда мысль об этой небольшой мести так захватывала его воображение, что он готов был подкинуть идею Малкольму, и только падающие на лицо волосы, как будто выбеленные временем, заставляли его вспомнить о цене, в которую может обойтись такая шутка. Темная магия пугала и одновременно была тем оружием, которое не могло не вызывать уважения одним своим существованием. Задействовать ее надо было с умом, тогда, когда не останется никаких сомнений в том, что игра стоит свеч, о том, что любые жертвы, которые, быть может, принести, не напрасны. Коньяк обжигал горло, растекаясь в крови теплом какого-то давно ушедшего лета. Когда-нибудь и этот день вместе с этим разговором, вместе с замершей на пороге бурей, останется лишь в воспоминаниях и в плотно закупоренном бочонке сладкого и терпкого лантаронского вина. Если что и не должно меняться в этой жизни - так это сладость южных вин.   
- Я, впрочем, хочу. Мне кажется, некоторые вещи просто не имеют права оставаться стабильными, единожды начав меняться. Да взять хотя бы эту погоду: утром на небе не было ни облака, а к ночи - зуб даю - разразится гроза. И эти последние минуты перед бурей имеют свое особенное очарование, вы не находите граф? Как будто высшие силы дают нам последнюю возможность выбрать, где мы хотим оказаться, когда наконец-то грянет.

То знакомство, которое они успели свести после турнира, едва ли могло дать хоть сколь-нибудь полное представление о том, чем живет граф Леонхарт, и что он любит. Но прозвучавшее признание отнюдь не казалось удивительным. Наоборот, он был бы в искреннем недоумении, если бы Эдер или кто-нибудь другой вдруг заявил ему, что единственное, чего ему не хватает для счастья - это революции и катаклизмы. Алистер кивнул и приподнял кубок, салютуя в знак согласия.
- Как и большинство нормальных людей. Однако же ирония в том, что когда маятник уже отведен чьей-то рукой, вернуться к покою он может лишь качаясь. И когда естественный миропорядок нарушен насильно, путь к стабильности лежит только через перемены.
Это не было тонкостями политики, к которой, по словам Эдера имели чутье его отец и брат - те самые, которым это чутье не помешало в свое время предать короля и принести присягу ублюдку. Это было жизнью, самой обычной, повседневной и понятной каждому. Должно было быть, во всяком случае. Такие волнения, которые поднял пятнадцать лет назад Манхайм, не могли просто затихнуть сами собой, и даже то, что эти полтора десятка лет казались относительно спокойными, было еще одним предвестием того, что рано или поздно громыхнет по-настоящему. Как будто делая реверанс в сторону его рассуждений, за окном прокатился первый отдаленный гром надвигающейся бури. Скорее бы, что ли. Дышать становилось положительно невозможно, и коньяк как будто не мог достучаться до головы, чтобы стереть из нее лишнее и заставить время двигаться быстрее и незаметнее. А с другой стороны, это было и к лучшему. Вопросы Эдера, несмотря на кажущуюся простоту, были на удивление сложны. Отбросить титулы... Если бы это было возможно, Алистер, наверно, из Элмдона-то никуда не двинулся. А сейчас он сам не понимал, кого в нем осталось больше, и что проще отбросить: Повелителя скал, наследника престола или его самого. От чего проще отказаться: от сердца или головы - а что оставить при себе? Чего он хочет, если думать только о своих желаниях? И чем это отличается от того, чего он хочет, когда думает о королевстве? Все давно не просто смешалось - было спрессовано временем и обстоятельствами в единую породу. Но как объяснить? Кажется, однажды он уже пытался, безуспешно.
- Чего я хочу... Да, пожалуй, как и все. Благополучия. Для себя, для своих людей, для своей страны, для всего этого мира - я ведь не жадный. Титулы и громкие слова здесь, на самом деле ни при чем, или, скажем, желание показаться лучше, чем я на самом деле есть. Это даже не альтруизм, совсем наоборот. Я - часть этого мира, равно как этот мир - часть меня, и пока мир болен, я не смогу быть в полной мере довольным жизнью. А то, что происходит с Ардоном - не иначе как болезнь. Полагаю, Алонсо Кастельмарре тоже по-своему пытался вылечить ее: сначала заключая помолвку своей дочери, а затем и старшего сына, а затем разрывая ее, осознав наконец, что вновь был предан. Само предательство со стороны того, кто присвоил себе высший титул, по сути своей болезненно и противоестественно. Именно поэтому древние клятвы королей и были нерушимы - вы ведь знаете эти легенды?
А жаль все же, что камин не был растоплен. Не то чтобы было холодно, да и коньяк согревал достаточно, но пустой, холодный и загороженный на лето экраном очаг не способствовали душевному равновесию, а лишь усиливали ту неясную тревогу, рожденную грозой, которая все никак не могла разразиться. Хотя о каком равновесии вообще могла идти речь? За последние недели Алистер забыл, что такое спокойствие и здоровый сон, и его обычная жажда деятельности приобретала теперь поистине лихорадочный характер. Поэтому в ответ на слова об ожидании только качнул головой и не сдержал улыбки: кто бы знал, скольких сил ему стоило делать вид, что он никуда не торопится, и избавиться от лишней суеты хотя бы внешне.   
- И все же, Эдер, в одном вы категорически не правы. Я не жду. Ожидание теперь равносильно признанию бессилия и капитуляции. И не только для меня - для каждого, чьи действия или бездействие имеют вес. Позвольте же встречный вопрос - чего ждете и желаете вы? Только не останавливайтесь на том, что хотите покоя: покой бывает совершенно разным.

Легенды Эдер слышал. Даже такие, которые в Ардоне были не в чести, потому что сотворение мира, разумеется, должно было быть приписано Единому. Тому, кто ставил себя выше мира, и не стал бы оставлять наследников, несмотря на то, что Иврес в свое время радостно поспешил занять свободную нишу, но кто, кроме них самих воспринимал это всерьез? Но признать наследников Повелителей значило признать все то, что в Ардоне слишком давно принесено было в жертву политике. Впрочем, Эдер и не говорил, что признает или верит. Только что знает.
- Да, и эти тоже, - Алистер задумчиво провел пальцами по лбу, заставляя себя сосредоточиться и отбрасывая лишнее, нечеловеческое, голоса, которые по мере приближения бури звучали все громче и тревожнее. - Но я говорил, скорее о чем-то более приземленном. О том, что ранее клятвы правителей считались священными, и их действительно боялись нарушить, опасаясь не только божественного гнева, а и презрения союзников. Да, конечно, возможно саги и баллады слегка преувеличивают благородство древних королей, описывая, как те добровольно принимали яд или бросались на собственные мечи, поняв, что преступили через кровную клятву. И все же обеты стоили многим больше, чем сейчас, когда тот, кто назвал себя королем, шутя отмахивается от всех тех обещаний, которые считает для себя неудобными. Даже от освященных временем, тех, на которых Ардон держался много веков. Вы ведь знаете причину, по которой была расторгнута помолвка с Кастельмарре, не так ли?
Конечно, "может быть" - не лучшее, что можно предложить человеку, который уверенно стоит на земле. Конечно, ему нужно что-то более полновесное. В идеале все так и было, но реальность, как водится, несколько отличалась, и не в лучшую для обоих сторону. Эдер стоял вовсе не на земле, а на плечах малолетнего племянника, Алистер не был готов раздавать кровные клятвы каждому, кто пожелал бы их принять. Да и нужны ли они были этому человеку, которого, похоже, не слишком интересовало даже то, действительно ли перед ним сын Карла Фельсенберга. Впрочем, не требовал ли он доказательств лишь потому что не интересовался истинным происхождением вероятного союзника, а лишь выгодой, которую он в себе несет, или потому что по какой-то причине уже был уверен, было не так уж и важно. С человеком дела следовало говорить о деле, а не о материях возвышенных, и Алистер посмотрел на собеседника с новым интересом.
- Вы хотите гарантий? Каких? Полагаете, аллионские и лантаронские армии недостаточно уверенно обеспечивают мои обещания?
Сам он едва ли представлял себе другие. Конечно, война все еще не была выиграна, она и начата не была, но простая арифметика недвусмысленно давала понять, на чьей стороне преимущество. Граф не отказывался принимать перемены естественные, такие, как смена времен года, а что могло быть естественней победы большей армии над меньшей?
Или что могло быть естественнее желания назвать наконец свое герцогство своим. Алистер понимающе улыбнулся - кому понимать это, если не ему - и про себя отметил, что в списке тех, кто не должен пасть жертвой войны, значатся исключительно женщины, а нынешний герцог неосторожно забыт. Впрочем, он совершенно не планировал исправлять графа в этой досадной оплошности, вместо этого вновь подняв бокал за взаимопонимание, теперь, кажется, маячившее на расстоянии вытянутой руки. Не хотелось бы оставлять в живых потомков бастарда, но и эта цена не была слишком высока. 
- Значит, тоже благополучия, и тоже не только для себя. Ваше герцогство, жизни дочерей Манхайма и вдовствующей герцогини - это вполне приемлемо. Увы, что касается безопасности людей в Эрнсте, здесь все не так просто. Война - это война, и она теперь неизбежна. Но я могу обещать вам, что сделаю все, что в моих силах, чтобы они пострадали как можно меньше. Я не отказываюсь от своих слов: судьба моего народа и моей земли беспокоит меня ничуть не меньше, чем вас. И если силы Эрнсте поддержат меня в нужный момент, я более чем уверен, что мы сможем избежать того кровавого хаоса, который сеял вокруг себя Манхайм, продираясь к столице пятнадцать лет назад.