Ощущение незавершенности не покидало Софи вот уже четверть часа после того, как они разошлись по разным сторонам. Каждый, вероятно, хотел подумать о чем-то своем, и отбирать это право было бы совсем уж подло, но она металась из угла в угол по своим покоям и никак не могла взять себя в руки. В голове шумело, и шум этот, схожий с шумом прибоя здесь, в Вертхайме, не заглушали никакие отвлеченные мысли. Когда Софи наконец решилась выйти из комнаты, чтобы с кем-нибудь поговорить, она успела перебрать в мыслях сотню вариантов того, что больше всего ее беспокоит, и пока никак не могла найти правильного. Почему не приходило спокойствие? Она наказала Алонсо. Или отомстила ему за смерть своего единственного друга. Или просто разорвала цепь, которая, теперь уже бессмысленно, связывала Алистера по рукам и ногам. И, казалось бы, в этом должно было быть свое удовлетворение, но... нет. Только шум.

Сначала дочь герцога несколько минут сверлила глазами дверь в покои брата, но постучать так и не решилась. В Вертхайме сейчас было не так много слуг, герцог собирался на днях уехать в другую резиденцию, и часть из них уже были отправлены туда, подготовить замок, поэтому Софи была предоставлена у двери самой себе и своей нерешительности. Брат иногда пугал ее своей идеальностью и сегодня был ровно таким же, как обычно. Кажется, на его фоне она всегда выглядела неотесанной, неправильной, какой-то неполноценной, во всяком случае, мать точно думала именно так. И смог бы ли он помочь ей сейчас. Сначала не возникало даже мысли о выборе – кто, если не Райк, но потом... Потом она вспомнила его взгляд, под которым только трезвая уверенность в том, что она делает, дала ей не сжаться, опуская пистолет, и опустила руку, занесенную для стука. Нет. Ей просто нужно было время.

В сад Софи пришла уверенная в том, что в одной из скрытых за растительностью беседок сможет посидеть в одиночестве, но ошиблась. Прогуливаясь вдоль редких каменных скульптур, изображавших различных существ из легенд – Карл всегда был неисправимо падок на диковинки – скрытых в камнях, уже почти добравшись до нужной беседки, сквозь плотную листву зеленых стен кустов ей чудом удалось заметить, что там уже кто-то сидит. Раздвинув ветки, она увидела Алистера и еще какое-то время так и стояла, наблюдая, как он сидит, глядя в одну точку и не двигаясь с места. Наверное, ему тоже нужно было время и очень возможно, ей стоило бы ему его дать, но настойчивый внутренний голос требовал не оставлять Фельсенберга одного, а ветер, уже спокойно играющий с зеленью, будто подталкивал в спину.

К потерянному принцу она подошла со спины и, легко поднявшись на небольшое позвышение, на котором и была установлена кованая решетка, огораживающая беседку, положила руку ему на плечо.
– Думаешь, не нужно было? Убивать его, – она выдохнула эту фразу и, постояв так еще немного, подобрала платье и уселась на решетку спиной к Алистеру. Мама бы была шокирована. Но в Вертхайме ей можно было все. Везде в Лейнингеме. Софи редко приходила в это место, даже когда гостила у дяди, потому что всегда предпочитала хоть чью-то компанию одиночеству, а здесь небольшой лабиринт из растительности надежно скрывал от внешнего мира. Если бы она любила засиживаться с книгами, это место подходило бы отлично. Спокойно, размеренно и защищенно. Как будто бы за рекой не было ужасов, постигших Лантарон.
– Скажи, ты что-то почувствовал, когда нить клятвы разорвалась?

Она так и сидела, глядя куда-то в постепенно темнеющее небо, к которому медленно подбирались сумерки, и почти не дыша, чтобы не нарушать звенящую тишину, рождающуюся между ответами. И разве можно в таком спокойствии существовать долго?

Она их всех спасла. Это было неправдой. Или, во всяком случае – полуправдой, как и многое из-того, что говорили люди. Софи никого не хотела спасти. Она хотела только, чтобы ей стало хоть немного легче. Чтобы смерть друга перестала казаться пустой, глупой и неотомщенной. И даже это ей не помогало, что бы она ни старалась с собой сделать. Перед глазами всплывало покрытое скатертью тело Алонсо и глаза Раймара, который смотрел на нее с таким разочарованием и гневом, которого она не видела еще никогда. А казалось бы, она уже почти привыкла, что не оправдывает его ожиданий
– Райк так не думает. Снова презирает меня. Сильнее, чем обычно. Зато ему не пришлось...
Губы Софи нервно дернулись, складываясь в кривоватую улыбку. Это можно было бы записать в свои достижения. Она бы и записала, наверное, если бы каждый разочарованный взгляд старшего брата не бил по самооценке так больно. И ведь почти привыкла не обращать внимания на невысказанные упреки, которые зависали в воздухе, потому что все равно поступала так, как считает нужным. Но внутри что-то продолжало грызть. Кто-то бы сказал, что совесть, но это, конечно, вряд ли.

Дочь герцога повела плечами, расслабляя уставшую от последнего часа, когда в позвоночник будто струну воткнули, спину.
– Я бы не смогла, – Софи покачала головой, продолжая смотреть куда-то вдаль, сквозь листву. – А ты не должен был даже говорить об этом. И думать, пока было, кому разрешить все за тебя.
Если Алистер готов был назвать себя королем, то его жизнь стоила дороже. Дороже одного выстрела, сделанного его собственной рукой, когда рядом были люди которые могли и должны были сделать то, что он не может, за него. Раймар должен был. Софи, в общем-то, не знала даже, кем представляет себя во всей этой истории Раймар – возможно, что тем, кто стоит у трона или даже за ним, но он был оружием. Тем же пистолетом, как тот пуффер, что Алистер крутил в руках. Ни больше и ни меньше. Оружием, которое в любом случае должно было играть на стороне своего владельца, единожды дав на это согласие. И совсем не по соображениям совести. Размышляя о королевской власти, она по одной обрывала тонкие гибкие ветви, овивающее беседку вместе с розами и, почти не глядя на свои руки, сплетала их в одну. Спустя пару минут тишины у нее в руках был довольно печальный венок, с торчащими из него ветвями – мало походил на корону, конечно, но что-то в этом определенно было.

Вангенхайм почувствовала, что Алистер развернулся к ней и села вполоборота, едва удерживаясь на железном ограждении беседки. Она протянула руки и легко уложила импровизированную корону на волосы Фельсенберга.
– Ты воспринимаешь. Хотя бы один король. Уже одного этого вполне достаточно. Я ошибалась, когда не верила, что слова действительно могут стоить очень дорого.
Она снова, также невесомо, как меньше часа назад, провела ладонью по его побелевшим волосам, и хотела, было, выпрямиться, но вместо этого закачалась и с коротким испуганным вдохом полетела спиной назад, но вместо земли ее встретили прохладные мужские руки. Только что коронованный ею принц поймал ее и устроил у себя на коленях. Стоило отдать Алистеру должное – если бы не его отменная реакция, пришлось бы собирать по полу кости. Если кто-то считал себя неудачливым – он просто не был знаком с Софи Вангенхайм. А тот, кто наоборот, хвастался удачей – не умел развлекаться. Это ведь надо было еще постараться, чтобы найти угрозу собственному здоровью даже в оплетенной розами беседке на окраине огромного сада.
Софи закрыла глаза ладонью и, кажется, даже чуть покраснела. Настолько глупо это все выглядело. Напоминало скорее рассказы немногих симпатизирующих ей придворных дам о техниках правильных обмороков – таких, чтобы выбранный тобой для такой чести лорд непременно успел бы смягчить твое падение своими сильными руками. Только вот они это делали осознанно, подходя к делу с умом, а от она падала, цепляясь платьем из нежнейшего шелка за острые наконечники кованых узоров и царапая руки в попытках ухватиться хоть за что-нибудь. И это было далеко не так красиво.

Впрочем, стоило бы еще подумать о том, что подумают, увидев ее сидящей вот так, но это сейчас казалось не более, чем мелочью. Можно все, да? Возможно, даже Карл поразился бы тому, как вольно она трактует его разрешения теперь, когда ей далеко не тринадцать лет. Софи смотрела на Алистера, и ей хотелось успокоить его. Объяснить, что бояться нечего, но она совершенно не представляла, что для этого делать и какие подбирать слова. Поэтому и заговорила Вангенхайм совсем не сразу.
— Ни к чему думать об этом. Раз это все работает, значит мира бы не было без этой крови. Разве можно представить его без камня или без огня? Это ведь оказалось совсем не игрушкой, значит есть какой-то смысл кроме кровных клятв. Ты видел, как сходил с ума ветер сегодня?
Она сверлила взглядом небольшие дырочки на деревянной скамье, не решаясь поднять взгляда. Будто бы не выдержит, и вместо слов просто начнет его обнимать, надеясь, что так сможет сказать больше, как той ночью. Но сейчас больше нужны были слова и, может, сильнее ей самой, чем Алистеру.
– Повелители умирают, не оставив наследников, а значит после них эта их сила найдет себе других владельцев. Помнишь, ты говорил о королях древности? Но Рейвеноры, мне рассказывал Карл, говорят, пришли с отдаленного острова. Или Кастельмарре –  их род ведь не был правящим в Лантароне с самого начала. Значит, — она глубоко вздохнула и пожала плечами. — Это все передается просто по крови. А такого, чтобы не было ни одного человека, носящего в себе кровь кого-то из этих правящих родов, быть не может. Вот Кастельмарре, например. Со сколькими они заключали союзы? Их кровь есть в тебе, в половине Лантарона, да даже в нас с Раймаром — прабабка была Кастельмарре. Значит стихии всегда найдут себе нового хозяина. И почему-то мне кажется, они ориентируются совсем не на человеческие понятия о том, кто достоин, а кто нет.

Софи втянула носом воздух и поежилась от того, как ярко перед глазами снова встал образ, который она старалась отогнать от себя как можно дальше с самого момента решающего выстрела. Но ничего не выходило. Она подняла взгляд, ища в глазах Алистера поддержку там, где должна была ее давать сама и до боли прикусила губу.
– Как думаешь, если бы не это все, следующим повелителем стал бы... Диего, да?

Софи долго смотрела на Алистера, силясь понять, действительно ли он и на этот раз верит в то, что говорит, но не могла. Люди должны совершать ошибки – идеальных нет. Впрочем, может быть в голове у брата они и существовали – он сам, например, его королева турнира или кто-то из старых рыцарей, служащих в Ризе, с которых Раймар всегда брал пример. Но это была ложь. Самообман.
– Когда боятся – защищают, – она дернула плечом и отвернулась, показывая, что дальше они это обсуждать не будут. Дочь герцога Аренберга любила спорить, и это черту за ней знали все, однако сегодняшнее настроение совсем не располагало к перепалкам. Да и откуда им двоим знать, что на самом деле думает Раймар? Ведь он так редко говорит об этом вслух.
Сам Алистер тоже ловко подменял понятия, и теперь уже вел речь о том, что ждал пятнадцать лет. Она говорила о том, для чего есть ближайшие сторонники, которым можно и нужно доверять, он – о долгом ожидании,  которое прекратилось по щелчку Алонсо Кастельмарре. Она бы может и хотела сказать что-то успокаивающее, но на ум не приходило ничего, кроме очередных претензий к Алонсо. Просто Алистеру довелось встретиться с человеком, который увлекся тем, что все очевиднее и очевиднее ставил свои интересы во главу угла. Пока интересы эти полностью совпадали с интересами королевской династии, которую представлял Фельсенберг, все было просто, но в какой-то момент личное и сиюминутное перевесило все.
– Теперь придется принимать все решения самому, уже пора. Но ты справишься, я верю.

Упасть в его руки было приятно. Софи всегда стремилась к ласке – в детстве могла часами сидеть на коленях у отца или дяди, пока они обсуждали какие-то свои дела, стоически терпела первые попытки брата заплетать косы, просто потому что хотела быть к нему поближе, но эта была особенной. Не потому, что запретной – здесь, в саду Вертхайма, она этого не почувствовала, даже не будь вокруг стен из листвы, а от того, что стоило Алистеру коснуться ее кожи, под ребрами что-то сжималось и ей хотелось обнять его и уже никуда не отпускать.
– Пока разъезжал с герцогом и заигрывал с его дочерью? – возмущаться получалось плохо, хотя Софи очень старалась. В последний раз она видела Магдалену на свадьбе Нордхеймов, и тогда Алистер действительно почти все время находился рядом с ней. И выглядел достаточно счастливым. Ревность жалила не хуже пчелы, им же и подаренной, но она напоминала себе, что так должно быть. И мирилась с этим, оставляя себе только короткие взгляды, которые стоили многого. И теперь это должно быть раскалывалось, а она все еще не понимала, что может измениться. Впрочем, это, пожалуй, было и не важно. Главное, что сейчас она имела право на все, чего захочет. – Я тоже скучала. Очень.

Устав, наконец, изображать серьезность, она обняла Фельсенберга за шею, щекой прижимаясь к его лицу и сдувая спадающие ей на нос светлые волосы. Просидеть так можно было вечность, но разговаривать в таком положении оказалось не слишком удобно поэтому когда Алистер начал отвечать, ей пришлось чуть отодвинуться, все также оставив руки лежащими на его плечах.
– А почему ты так уверен, что этого не происходило раньше? Разве силы не могли достаться совсем не тем, кто владел, как Алонсо, половиной королевства? Младшие сыновья, например, почему нет? И тогда кто бы предал слишком большое значения катаклизмам в небольшом графстве, если они оказывались вовремя прерванными? Почему ты не допускаешь, что и раньше короли предавали свои клятвы, но им или кому-то из их близких доставало смелости и ума завершить все быстрее, чем успело случиться непоправимое? Не все история хранит в том виде, в каком оно и в самом деле случилось.
Софи грустно улыбнулась. Она знала историю не так хорошо, как следовало бы – помнила множество легенд, часто не имеющих даже связи с реальностью, но не могла воспроизвести в памяти какие-то важные детали. История правителей путалась в голове, но тем не менее она была уверена – ничто бы не помешало тем, в руках у кого сосредоточена власть, скрыть истинные причины смертей представителей династий.

Она и сама не знала, почему снова заговорила о Диего, но призрак друга словно стоял за спиной и смотрел на нее выжидающее и с легкой издевкой. Что же ты, говорила, что тебе никто не нужен, а теперь ищешь защиты от самой себя, прячась в чужих руках? Софи даже обернулась, чтобы убедиться в том, что это лишь морок, и вздрогнула, вместо полупрозрачного образа любимца горных ведьм увидев только пустоту. Но ощущение, что он еще здесь, потому что не нашел покоя в земле или воде, все еще оставалось. Софи несколько раз с силой закусила губу, прежде чем продолжить говорить. В горлу подкатывал ком, а глаза начинало щипать, но она держалась, напоминая себе, что Диего бы не хотел, чтобы о нем плакали.
– Он говорил с ветром, и с морем, и с горными ведьмами, а теперь, – она порывисто вдохнула, удерживая слезы, – Теперь у него даже могилы нет. Только развалины Вальдекасы вместо склепа. Это неправильно и нечестно.
Софи снова закусила губу и руками вытерла влажные от слез глаза.
– Да. Никто не сможет так. Потому что он умел понимать ветер. И не только его.
Кусты, будто бы в подтверждение ее слов, приятно зашумели под резким порывом ветра, а несколько раньше времени пожелтевших листков, оторванных от ветвей, долетели до беседке и закружились  на полу. Один даже приземлился на голову Алистера, застряв в ободке ветвистой короны, и Софи наконец смогла улыбнуться, когда шмыгнув носом, попыталась аккуратно снять его.
– Так не должно быть, понимаешь?

Он скучал. И это не было бессмысленной игрой слов или пустой, никому не нужной вежливостью – действительно скучал. Сидя над дневником спустя уже какое-то время после той июньской ночи, Софи много думала о том, действительно ли все изменилось по щелчку – одним поцелуем, одной ночью, проведенной, как черта между прошлым и будущим, и не могла себя убедить, что да. То, что приходит быстро – столь же быстро улетучивается, но прошло два месяца и от осознания того что сейчас, в это короткое мгновение одиночества, ей нужно только протянуть руку и прикоснуться, по телу разливалось приятное тепло. Софи сидела, все также уложив руки Фельсенбергу на плечи, машинально накручивала на палец его волосы и задумчиво смотрела куда-то сквозь кусты.
Кому могли достаться силы? Выбирали они достойнейшего или наоборот, самого слабого, чтобы захватить его разум и в этом странном танце человека и стихии всегда вести? Алистер задавал вопросы, но ответов на них не дал даже Петрам в том злосчастном подземном монастыре. Что уж говорить о ней.
– Как знать? Я думаю, что могли. Мне кажется эти силы, внутри тебя, – она не сильно, но ощутима ткнула пальцем Алистеру в середину груди. – Должны быть живыми. И они куда-то ведут тебя. Туда, куда решили сами. Если это демоны, то ты одержим, а если нет...
То ты носишь в себе частицу бога. Софи прервалась и внимательно посмотрела в глаза мужчине. Иногда он и правда казался одержимым своими внутренними демонами, иногда она просто не могла понять, что происходит у него в голове и что за странный свет, бьющий изнутри, отражается у него в глазах, перемежаясь с проглядывающей оттуда же тьмой. Но были ли это бесы? Пенять на бездну легко, и, наверное, еще недавно Вангенхайм так и сделала бы, но теперь ей что-то не позволяло. Фельсенберг не был сумасшедшим, а если был, то и она сама уже давным давно лишилась рассудка. Или только тогда, когда поверила в его войну?
Софи прикрыла глаза и вместо ответа прикоснулась губами ко лбу Алистера, замирая так на несколько секунд. А потом они заговорили о Диего.

Слезы текли сами собой и, если сначала она пыталась их остановить, то теперь прекратила попытки – они смывали железными тисками сдавившую грудную клетку боль. В ее жизни было не так много смертей, и спроси ее кто-то об этом год назад, она бы уверила, пожалуй, что такую потерю перенесла бы спокойно. Уверила, не пытаясь даже представить, как волнами будет приходить осознание того, что этого человека живым она не увидит больше никогда. Не будь здесь Алистера, запрись она в комнате в одиночестве – билась бы в осознании собственной беспомощности. Но он есть. Он ее слушает, разговаривает с ней. Смотрит – без неприятной, липкой жалости, которую она видеть в свой адрес не хотела бы. Просто есть и все.
Софи удивленно вскинула брови, услышав план принца, но над собственным решением долго не думала. Правильный ответ был всего один и дочь герцога его знала. Конечно, она не выдаст его. Потому что...
– Я поеду с тобой, – она кивнула в подтверждение собственных слов и шумно выдохнула. – Только не спорь, для меня это правда сейчас слишком важно.

Дыхание Алистера защекотало  шею и на губах сама собой возникла улыбка. Софи прикрыла глаза, наслаждаясь этой минутой. Руки скользнули ниже – по груди Алистера к горячему солнечному сплетению. Придвинувшись еще чуть теснее – хотя казалось, что это уже и невозможно – она поцеловала его в шею, одной рукой расстегивая пуговицу на рубашке. Он не станет спорить – не сможет. Она бы сама не смогла. Приятная истома захватывала разум. Она ловила себя на мысли, что может думать только о запахе его кожи, и одновременно сводило ее с ума и странным образом успокаивало, заставляя всю горечь вновь собраться в комок и исчезнуть где-то под кожей до следующего раза. Но терять над собой контроль было никак нельзя, их мог увидеть кто угодно.
– Никаких. Вставай, – она сглотнула и не без сожаления пальцами застегнула пуговицу его рубашки, вновь скрывая торс светлой тканью. – Пойдем, я покажу тебе выход к берегу через сад. К вечеру от моря веет приятной прохладой.
Софи, борясь с собой, все же поднялась на ноги и попыталась оправить платье. Шелк не почти не мялся, и поэтому в этом не было какой-то необходимости, но ей просто надо было хотя бы немного отвлечься. Сосредоточить мысли не на обнимающих ее еще секунду назад руках, а на всем остальном мире.
– Прикажу принести мне лютню и сыграю для тебя. Что ты хочешь послушать?
Она редко пела и еще реже – играла, но лютню эту отчего-то почти все время возила с собой. Подарок Карла, она казалась какой-то особенной, и все мелодии, на ней сыгранные, тоже были особенными. Сегодняшний вечер был особенным по разным причинам, и почти не одна из них не была хорошей. Но ведь это можно было исправить? Если Алистер, конечно, готов провести его с ней, а не отправиться к Раймару. Было бы понятно, конечно, если бы он выбрал поговорить обо всем случившемся с другом, но Софи так не хотелось, чтобы это оказалось правдой. Возможно, желания ее были эгоистичны, но разве нельзя было ей это простить?
Они шагали вперед по дорожке. Обычно в это время на деревьях было много птиц, и они перекрикивались на разные голоса, но после катастрофы в Лантароне все стало иначе. Животные боялись оставаться близко к границе.
– Слушай, я все хотела спросить, а почему птицы? Только не говори, что это была идея Райка.

Софи на мгновение остановилась и, прищурившись, посмотрела на все еще сидящего Фельсенберга сверху вниз.
– Жестокость? – она поджала губы, чтобы не рассмеяться. Так вот что ему нравилось на самом деле! Звучало необычно и, пожалуй, Софи не могла не признать, что ей даже нравится такой подход. Нравится, но не до конца.
– Знаешь, Алистер, ты совершенно не умеешь делать комплименты. Мог бы отбросить уточнения и сказать, что любишь меня целиком.
Она беззлобно усмехнулась, жестом его поторапливая и прокручивая в голове свои же собственные слова. А мог ли,  самом деле? Могла ли она сама? Соленый привкус воздуха оседал на закушенных губах, с каждым дуновением ветра оставляя ей запах моря. Вокруг, в волосах, на языке – оно было везде и Софи, торопясь оказаться к нему еще ближе, хотела, наконец, просто взять Алистера за руку. Такие прикосновения значили больше пылающих жаром объятий и больше поцелуев, но их, спокойных, а не спровоцированных очередным ужасом, у них двоих почти не было. Вангенхайм потянулась к ладони принца, успела провести по ней пальцами и только потом увидела спешащую к ней служанку, поспешно одергивая руку. Напомнив себе о том, что сама предложила спеть, дочь герцога распорядилась немедленно вынести для нее лютню к выходу из парка и, когда девушка их покинула, торопясь в замок, развернулась лицом к Фельсенбергу, дальше продолжая идти спиной вперед. Она с любопытством и не без удовольствия изучала его удивленное, озадаченное неожиданным вопросом лицо и не сдерживала довольной улыбки. Ей нравилось. Нравилось что иногда он не мог предугадать, что она скажет или сделает следующим, и это заставало его врасплох. Нравилось, что несмотря на это, он понимал или хотя бы пытался понимать ее с полуслова. Настолько, насколько сейчас это у него выходило.

– Тебе удалось. Меня разбудили птицы.
Это было первое ее утро в Нордхейме и Софи тогда не сразу поняла, что происходит. Карл сетовал, что устроить прием, посвященные ее празднику, в этом году не выйдет, и она успела потерять счёт времени, забывая о точных датах. Поэтому четыре клетки с птицами, выставленные вокруг ее кровати, поначалу ввергли ее в недоумение. Спалось под их пение прекрасно – ей снилось, что она не в красивом, но абсолютно чужом для нее Нордхейме, а в Вертхайме, в любимой дядиной резиденции, где в саду было множество самых разных птиц. Снилось, что ей снова пятнадцать и дядя забрал ее на несколько месяцев от вечно поучающей матери и освободил от занятий, позволяя проспать до обеда и забыть о том, как туго иногда можно затягивать корсеты. Что ей снова не нужно ни о чем думать. И в тот день, прочитав, наконец, первую записку, и счастливо рассеявшись, она решила, что запретит себе снова думать. Письмо было написано рукой брата, его привычно сдержанным тоном и он, пожалуй, ограничился мы цветами, но к нему присоединялся еще один человек. И она даже не представляла, как Раймара, с его напускным занудством, можно было уговорить на все это. Все, что делало ее счастливой с раннего утра до позднего вечера дня ее рождения. Она испытывала совершенно детскую радость, сиюминутную, но искренню по-настоящему, на какое-то время стертую из памяти последними летними грозами, не позволившими ей сказать обо всем об этом раньше.
Они почти дошли до выхода их парка, когда Софи остановилась.
– Я даже не поблагодарила тебя. Вас с Райком. Все эти подарки... Слуги чуть с ума не сошли, гоняясь за выпущенными днем из клеток птицами, но это было гораздо лучше любого приема, который для меня устраивали.
Она задумчиво пнула носком туфли небольшой камень и оглянулась, взглядом выискивая служанку, которая уже должна была быть здесь. Та не заставила себя ждать и даже исчезла также скоро, как и появилась, снова оставляя их вдвоем. Вертхайм стоял почти на побережье – до моря было рукой подать и уже скоро с вымощенной дорожки они сошли на песок. Софи, недолго думая, разулась, оставляя обувь у дорожки и ступая на обжигающе горячий песок. Вопросы, которые задавал Алистер, казалось, были простыми, но одновременно с этим невероятно сложными, и жар от песка, расступающегося под ее пальцами, помогал сосредоточиться.
– Нет, – наконец честно ответила она и не сдержала улыбки. – Я даже не пыталась. Это было просто прекрасно, и причины казались лишними. К тому же, разве требует объяснений каменный цветок, когда он от тебя? Но птицы... Я увидела их первыми и поначалу долго думала, что же они могут значить. А разгадывать загадки, как ты мог убедиться в тех пещерах, я не умею совершенно.

Она виновата пожала плечами и ускорила шаг, приближаясь к большому, торчащему из воды неподалеку от берега валуну. Софи кивнула на камень Алистеру. Он был не слишком высоким, но располагался так, что от любопытных взглядов, если только они не были направлены с моря, укрывал не хуже той заключенной в лабиринт розовых кустов беседки. Кивнула, а после осторожно забралась следом, подхватывая намокший подол в руки, а лютню передавая Фельсенбергу, но лишь ненадолго – до того, как усесться поудобнее и закатать рукава так, чтобы струящийся шелк платья не мешал играть. А отметины все равно больше уже не болели.
– Не знаю, насколько она про меня, – она коротко взглянула на мужчину и почти сразу прикрыла глаза, начиная перебирать струны лютни. Они поддавались легко и охотно и пели будто бы сами. Словно ей вовсе не нужно было играть, и инструмент справился бы сам, вводя ее саму в легкое, отрешенное состояние. Строки просились из памяти на язык сами собой и Софи просто пела.
– А если там, под сердцем – лед,
То почему так больно жжет?
Не потому ли что у льда
Сестра – кипящая вода,
Которой полон небосвод?
Резкий порыв ветра закачал ровную до того водную гладь и поднял в воздух верхний, полупрозрачный слой платья, едва не закрывая лицо Алистеру. Но Софи продолжала петь, сдерживая так и просящуюся на губы улыбку. Ветер продолжал бесноваться вокруг, будто бы он тоже хотел остаться и послушать хрустальное пение лютни, но никак не мог найти себе место между скалами и водой и усесться, наконец, у них в ногах.
– Ничего не останется от нас,
Нам останемся, может быть, только мы.
И крылатое бьется пламя между нами,
Как любовь во время зимы.

Пламя было последним, четвертым элементом, и Софи в самом деле чувствовала, что оно, вырвавшись из услышанной давным давно от менестреля песни, подхваченное ветром окутывает их двоих мягким, теплым полотном. А внутри, там где сердце, продолжало жечь.
Слова песни продолжали литься и только после того, как затихли последние ноты, Софи обняла лютню и придвинулась поближе к Алистеру, снова посылая к бесам в самую бездну все правила и нормы, которые так упорно вбивали ей в голову всю ее жизнь. Она спиной прислонилась к его груди, полулежа, и вдохнула его замах, перемешанный с соленым бризом.
– Почему мне с тобой так спокойно?
А волны и не думали успокаиваться, мерно стуча о камень.

*песня

Слова о любви сорвались с его губ легко. Пожалуй, даже слишком легко, будто бы они не значили для Алистера совсем ничего. Софи явственно ощутила легкую горечь на губах, но промолчала, попытавшись хотя бы один единственный раз сначала подумать, и только потом говорить. В конце концов, он сделал все, как она сама же попросила — сказал ей о любви. Коротко, уверенно, без тени сомнений и, увы, совершенно без желания сделать этот момент особенным — просто сказал, и все. Это даже признанием не было, а тем, что она должна знать сама. Но, вот беда, Софи не знала. Ничего не знала и, по правде говоря, убеждала себя в том, что и не хочет знать. Глядя, как Фельсенберг пожимает руку Алонсо и танцует с Магдаленой, смотря на непонимающее выражение лица Раймара, когда принц склоняется перед ней, чтобы поцеловать ладонь в благодарность на взятый на душу грех. Когда, в конце концов, она могла выдохнуть и начать чувствовать только в те моменты, которые были скрыты от чужих глаз. Софи не любила врать. Скрывать ей тоже не нравилось, даже с учетом того, что это было со всех сторон правильно, не портило репутацию ни Алистеру, ни ей, ни нервы брату. Не нравилось. Но разговаривать об этом она была не готова хотя бы потому, что просто не знала, что сказать.

Вопросы, которые Алистер задал за несколько мгновений до того,  как она, устроившись на камне, собралась тронуть струны, поставил ее в тупик и вынудил отложить лютню, возвращая лицу серьёзность.
— Я сама пошла туда с тобой, ты меня не заставлял, мне не за что тебя прощать, — неожиданно даже для себя признала Софи. Она старалась не возвращаться мыслями в то вечер, оказавшийся для нее слишком тяжелым не только морально, но Алистер буквально заставлял ее. Дочь герцога задумчиво закусила губу и спустя несколько секунд, наконец, продолжила. — Но вряд ли перестану тебе их припоминать. Должен ведь у меня оставаться повод упрекнуть тебя в чём-то, пока я не найду новый?
Она постаралась улыбнуться, но губы дрогнули, растягиваясь в странное искривленное выражение, стоило Алистеру продолжить спрашивать. Ему тоже было, в чем ее упрекнуть, и он тоже не стеснялся это делать. Что же, ничья. Она готова была поднять руки, сдаваясь, но одного взгляда в глаза Алистера хватило для того, чтобы понять — он ждет не шутки, которая разрядила бы обстановку, а ответа.
Сжав гриф лютни, Вангенхайм отвела глаза в сторону и сглотнула, стараясь вернуть себе способность нормально разговаривать.
— Я не знаю, — пожалуй, честность, вполне вероятно и не была тем, чему стоило бы сопровождать этот ответ, но другого у нее все равно не было. — Когда я шла, чтобы найти тебя, я была уверена, что готова. Не знаю почему — из-за страха или, может, из-за обиды. Мне действительно было больно осознавать, что ни ты, ни брат, не посчитали меня достаточно достойной, чтобы не заставлять догадываться, сопоставляя факты. И еще я хотела, чтобы ты все опроверг. Чтобы не выходило так, будто бы все знают, даже чужие вам, вроде Диего. Все, кроме меня. Потому что мне Раймар отказывался отвечать на вопросы.
Она шумно втянула воздух и тяжело выдохнула, выпуская наружу всю собранную от тех ощущений горечь и тряхнула головой. Это были воспоминания, о которых очень нужно было освободиться. Которые надо было простить и самой себе, и Алистеру с Раймаром, и просто забыть, наконец, потому что на смену им пришли новые — ярче, легче и в каком-то смысле даже понятнее. Но теперь, когда разговор вновь зашел о том, что она старательно отодвигала в самые дальние углы своей памяти, это оказывалось несоизмеримо сложным.
— Если честно, то я даже не знала, что говорить. Думала, наверное, что смогу запугать и вы одумаетесь. Ты одумаешься.

Последние звуки мелодии утонули в море, а она утонула в руках Алистера и прикрыла глаза, забывая о том, что кроме этого камня на берегу ведущего к самому краю мира океана, существует еще и другой мир.Мир, в котором есть люди — те самые, от которых они скрывались в закрытых комнатах,  на пустых, залитых ливнем улицах, в тени розовых кустов или как сейчас, за стеной каменной глыбы, надежно укрывшей от посторонних глаз. Иногда ей даже казалось на мгновение, что она готова пожелать, чтобы они исчезли навсегда, оставляя в этом мире лишь их двоих. Но разве тогда не было бы слишком скучно и слишком просто?
Поцелуй мягко растаял на коже и Софи устроилась поудобнее, из-под полуприкрытых ресниц лениво наблюдая за тем, как принц проводит пальцами по ее предплечью, поднимая рукав выше, и так замирает.
— Использовала. Мазь приятно пахла свежей травой, — Софи коротко усмехнулась, приоткрывая один глаз и сдувая с лица выбившуюся из прически прядь. — Но на этом все. Ничего не произошло.
И Софи даже с этим уже смирилась. Видимо, никакая магия не могла справиться с этими шрамами, которые напоминали сразу о многом, настолько разном, что в пору было сходить с ума. Дочь герцога одернула рукав, скрывая знаки от глаз, и устроилась поудобнее, не без удивления глядя на лютню в руках Алистера. Мелодия, даже такая, в общем-то, не сложная, казалась волшебной, как и все, что звучало, когда любые пальцы касались струн именно этого, очевидно, благословенного самим Создателем инструмента, и Вангенхайм слушала приятный бархатистый голос Фельсенберга, почти не дыша. Были такие голоса, которые можно слушать вечность, когда они вот так тонули в плеске волн или горячим шепотом обжигали ухо. Воспоминания о той ночи на границе вставали перед глазами. Разукрашенный ржавчиной нож, скользящий по будто бы светящейся в полутьме светлой коже. Белесые чуть заметные следы. Звон лезвия, отброшенного на пол, а после - порванные одним поцелуем путы ожидания, которые, как оказалось, сковывали ее слишком долго. Их. Все-таки в чём-то даже она, с ее вечной страстью подвергать все испытаниям и проверкам, могла быть уверена — для них обоих та ночь была одинаково важной. Поделенная напополам и навсегда оставленная в памяти, что бы ни случилось.  И не так, в самом деле, было и важно, кто им предрек этот путь, и предрекал ли. Они выбрали его, он переплелся с из судьбами — может, не в этом июне даже, а многими годами раньше — и сойти с него не было никакого шанса.

— Я задаю вопросы, потому что мне так легче. Легче понимать, — Софи встряхнула волосами и накрыла руку Алистера своей ладонью, замолкая на мгновение, чтобы повнимательнее вглядеться в морскую гладь, покрытую тонким слоем позолоты и отрицательно качнуть головой. — И, знаешь,  не хочу купаться.
Дочь герцога привстала и развернулась лицом к Алистеру, усаживаясь к нему на колени и отводя за уши жесткие от морской соли пряди поседевших волос. Сердце билось медленно и тяжело, но осознание того, что свою истину она тоже нашла, пришедшее меньше минуты назад, было почти осязаемым и двигало вперед. Софи полюбовалась раскрашенными закатом чертами лица Алистера и тепло улыбнулась, все же начав говорить.
— Хотела сказать, что тоже. Тоже люблю тебя.
И она накрыла его губы долгим поцелуем, возвращаясь к тому, что начала меньше получаса назад — к попыткам расстегнуть, наконец, его рубашку, не глядя на пуговицы. Она тоже очень скучала, и очень — это не просто красивое слово. Это кровь, которая начинала бурлить от каждого неоднозначного взгляда и жеста. Софи старалась ее успокоить, но сейчас это было ни к чему. Не бросятся ведь и в самом деле их искать?
Корона из веток, осторожно снятая с головы Алистера, отправилась к отложенной в сторону лютне, и Софи перестала, наконец, сдерживать себя, губами прочерчивая дорожку от его уха к ключице. Стен маленькой комнаты в деревенской таверне не хватало как никогда, но на это было почти плевать. Почти — потому что мысль о том, что она делает что-то не так, не покидала, но внутренний голос прекрасно затыкала другая — она делает то, что она хочет на самом деле. Утопая в поцелуях и избавляясь от ткани его надоевшей рубашки.