Софи вез назад Раймар, и если брат и сестра успели поговорить о чем-то, Алистер не представлял, о чем шла речь. Хотя вряд ли и им было до разговоров. Ночь выдалась слишком насыщенной, и отнюдь не теми событиями, воспоминаниями о которых хотелось бы делиться. Неплохо было бы просто забыть обо всем том, что произошло. Алистер знал, что забыть не получится. Он дал слишком много глупых и пафосных клятв - себе, миру - хотя должен был бы как никто понимать, что клятвами разбрасываться не стоит. Да, он был вне себя, когда обещал уничтожить старика-конюха, из трусости задержавшего их на постоялом дворе и тем самым позволившего случиться тому что случилось, и его девчонку, которая еще и продала их потом каким-то мстительным кретинам, которые не нашли себе развлечения лучше, чем встать у них на пути, и колдуна, неудачно выбравшего себе жертву. С колдуном, впрочем, оказалось проще всего: злости на него хватило в самый раз, но потом пришла наконец усталость. Не та, которая приходит после сложного дня и трудностей, которые удалось успешно преодолеть. Не та, которая позволяет погрузиться в крепкий и долгий сон, чтобы на другой день опять чувствовать себя бодрым. Это была усталость-опустошение и усталость-отчаяние, а вместе с ней пришло понимание того, что сколько крови ни пролей, это не поможет отмотать назад время и не позволить случиться тому, что случилось. Но клятвы, пусть их не слышал никто, кроме Четверых и, быть может, Единого, были даны, и отступать было некуда. Старик, в конце концов, тоже получил то, чего заслужил. То, что было ему обещано. На старости лет он больше батрачить не будет, и отдыхать ему до Последнего Суда. И золото, да, золото он получил тоже, уходя Алистер бросил на тело монету, сомневаясь, правда, что она дождется тех, кому было дело до судьбы конюха. Здесь слишком ценили золото, в отличие от человеческих жизней. Алистер не мог презирать их за это: в конце концов, это были его люди. Даже те, которые были продажными предателями. Боги вручили ему право властвовать над Ардоном, и спорить с этим было бесполезно, да и попросту глупо. Значит, чем-то он заслужил вести за собой именно этот народ. А народ заслужил именно такого короля.
Но возвращаясь к постоялому двору, он думал не об этом. Единственным, что занимало его мысли, было последнее обещание. То, от которого больше всего хотелось отказаться, но передать которое было некому. В конце концов, Раймар, услышав об этом счел бы его безумцем - и это еще в лучшем случае, а кроме Раймара довериться было попросту некому. Алистер остановился у ворот и посмотрел на конюшню. Девчонка уже давно должна была спать где-нибудь, если только не осталась с лошадьми на случай, если кто-то решит уехать под утро. Нужно было найти ее, разобраться и забыть. Если бы только не эта усталость, которая даже заснуть не даст... Он покачал головой и прошелся взглядом по окнам жилых комнат на втором этаже. Почти все темнели пустыми провалами - кому бы пришла мысль закрывать ставни жаркой летней ночью, или не спать до утра? И все же в одном неровный и дрожащий от каждого едва заметного дуновения ветра огонь свечи выдавал, что обитатель комнаты и не думает спать. Алистер знал, чья это комната. И именно сейчас готов был увидеть в совпадении какой-нибудь знак свыше - хотя и понимал, что едва ли это было совпадением, просто ночное происшествие не давало заснуть не ему одному. А может, и Софи успела дать какие-нибудь опрометчивые обещания, и ждала услышать, что они, пусть и чужими руками, исполнены?
Так это было или иначе, он не знал, но зато знал, что все равно окажется у той двери. Хоть и не вполне понимал, для чего. Четыре тихих удара костяшками пальцев по двери - чтобы не разбудить, если вдруг все же ошибся, и такой же тихий ответ, подтверждающий, что никакой ошибки нет, и дающий надежду на то, что его не поприветствуют выстрелом в упор. Он ведь, кажется, так и не забрал пистолет, да и наверняка у Софи должен был быть свой. Только слепой мог не заметить ее страсти к огнестрельному оружию, а герцог Аренберг, насколько знал Алистер, не привык отказывать дочери в ее капризах. Так что пистолет у нее был наверняка, хоть Фельсенберг и не мог понять, почему его вообще беспокоит этот вопрос. Это все усталость, но усталости поддаться нельзя. Он толкнул дверь и переступил порог.
Две свечи - догорающая на столе самой, должно быть маленькой комнаты постоялого двора, на котором им случилось остановиться, и та, которую он принес с собой - света давали немного, и все же достаточно, чтобы оценить обстановку. Софи и в самом деле не думала спать, если, конечно, не собиралась заснуть сидя у распахнутого окна. Лица ее рассмотреть было невозможно, взгляд приковывали только рассыпавшиеся по плечам волосы и драгоценные камни ее украшений, которые отражали скупой свет своими гранями. Алистер должно быть выглядел глупо, молча стоя в дверях, во всяком случае, чувствовал себя именно так. Он перешагнул порог и подошел ближе. Достал из-за пояса злополучный нож, тупой и ржавый - ржавчина, в отличие от пятен колдовской крови, упрямо держалась на клинке, сколько он ни старался отчистить - и положил на стол рядом со свечой.
- Пришел вернуть, - это в большей или меньшей мере походило на повод, который мог бы привести его сюда, так что Фельсенберг едва заметно кивнул своим мыслям - он просто пришел, чтобы вернуть один из самых неудачных подарков, которые он когда-либо делал, но тот, который она приняла. - Раймар, конечно, найдет тебе что-то приличное, но до тех пор ты не должна оставаться безоружной.

Алистер на секунду засомневался. Если Раймар застанет его у сестры, вряд ли он будет слишком недоволен: друг доверял ему достаточно, безосновательно или нет - вопрос другой. Но даже при полном доверии вряд ли ему понравилось бы застать его у Софи за закрытой дверью. И все же просьбу он выполнил и, задвинув засов, вернулся к столу. Говорить о том, кто был виноват в произошедшем, не хотелось совершенно. В этом не было ни малейшего смысла. Виновных уже не было в живых, а с тем, что кто-то не сдержал обидных слов, а кто-то, обидевшись, неосторожно вышел на улицу, оставалось только смириться. В конце концов, это можно было приписать случайности, ну или божьей воле. Не зря же церковники только о ней и говорят. Ложь или нет - помогает, и иногда это намного важнее, чем докопаться до истины.
Фельсенберг протянул руку, зачем-то взял со стола отложенную Софи сережку и невольно усмехнулся, вспоминая тот день, когда нашел эти камни. Интересно, знала ли она, что вольно или невольно носит на себе память о далеком дне знакомства ее брата с наследником свергнутого короля, о дне, когда они оба едва выжили в пограничных горах? Нет, вряд ли, знала бы - забросила бы их куда подальше. То, что ее отношение изменилось с тех пор, как Алистер появился при дворе узурпатора, было заметно невооруженным взглядом, и о причинах долго гадать было не нужно. Он и сам, наверно, должен был ненавидеть ее так, как ненавидят обычно люди то, чего боятся. Он даже иногда напоминал себе об этом, но все равно ничего не получалось: Софи оставалась не просто младшей сестрой Раймара, но и одной из тех немногих людей, которые не давали ему сойти с ума в аллионской глуши пятнадцать лет. А свихнуться там было много хуже, чем умереть на плахе, реши вдруг герцогиня, что верность тетке-королеве значит больше жизни старого знакомого.
Получить обратно подаренный отцом пистолет было неожиданностью. Алистер почти забыл, что отдал его, а вспомнив, вероятнее всего, смирился бы с потерей, как смирился в первый раз. И теперь, глядя на нее почти недоверчиво, он взял протянутое оружие с самой искренней благодарностью, на которую был способен.
- Спасибо. Похоже, ученик превзошел учителя, и ты теперь стреляешь лучше меня, - он задержал взгляд на перебинтованной ладони. - Что с тобой сделал колдун? Это какие-то знаки? Чего он хотел?
Не то чтобы это была лучшая из возможных тем для разговоров сейчас, но он обязан был знать. Хотя бы потому что еще одна клятва ждала своего часа. И по еще одной, более простой и приземленной причине.
Еще одна неловкая пауза прервалась самым странным образом. Алистер посмотрел на девушку с искренним непониманием. Она ведь не могла в самом деле нуждаться в его прощении. Или могла? Или на удачу пыталась найти то, что поможет ей справиться с пережитым, точно так же как он сам на удачу искал в ее обществе силы, чтобы завершить начатое?
- Тебе не за что просить прощения, Софи, и в том что произошло твоей вины нет, - теперь уже он подошел к окну и уселся на подоконник, чтобы вглядеться в сумрак, который, как водится, перед рассветом бывает гуще всего, но, конечно, не увидел ничего нового. - Прости, что так долго. И за все остальное. Я сделаю все, чтобы ты смогла забыть об этом. Во всяком случае, в столице нет древних храмов, браконьеров, которых нужно хоронить и опасных горных рек. Сможешь вернуться к своей нормальной размеренной жизни. На некоторое время.

Он подошел к Софи, сел рядом и взял ее руку в свою, чтобы снять повязку с ее предплечья. Колдун хотел силы и величия - ну разумеется, разве колдуны когда-то хотят чего-нибудь еще?
- Не станет, - хмыкнул он, совершенно точно зная, о чем говорит и вспоминая то, что осталось от величайшего, но тут же покачал головой. Софи все еще не видела никакой разницы между поклонением Создателям этого мира и чернокнижничеством. - Четвертной заговор - просьба о защите, а ему, очевидно, не она нужна была. Но к кому еще взывать магам, если не к Четверым?
Он сильнее сжал руку Софи когда та задрожала. Надо было бы успокоить ее, но Алистер не знал чем: не рассказывать же девушке подробности кровавой расправы. Вряд ли это поспособствует душевному равновесию, разве что взбодрит. Порезы на ее руке складывались в знаки, которые определенно несли в себе какой-то смысл, но смысл, ему недоступный. Диего... Странно, что именно наследник Великого герцога взялся просветить Софи в языческом письме. Алистер поднял взгляд, но по ее лицу едва ли можно было прочесть ответы на незаданные вопросы, и он наконец сдался.
- Я уеду через несколько часов. Найду того, кто сможет избавить тебя от этого. Хочу взять это с собой. У тебя есть бумага и перо?
Было что-то совершенно противоестественное в том, чтобы бесстрастно перерисовывать очертания оставленных на коже шрамов, но Фельсенберг собирался оправдывать себя тем, что это нужно ему для дела, и, в конце концов, нужно не только ему. Почему-то, хотя едва ли он отдавал себе отчет в том, почему, он был уверен, что Софи поймет, может быть, поймет даже лучше, чем понял бы Раймар, и не станет возражать или заламывать руки, причитая о том, что до ее страданий никому нет дела. И это тоже было немного противоестественным, но то, о чем она заговорила дальше, лишь подтверждало его догадки на этот счет. Значит, столица для нее слишком скучна? Алистер усмехнулся, на этот раз скептически.
- А веселье для тебя только в поиске новых занимательных способов умереть до срока?
Нет, отчасти, он понимал, что она хочет сказать. Более того, отчасти он и сам мог бы сказать нечто подобное. В другой роли, в других обстоятельствах, в другом всем этом чертовом мире он мог бы быть ну вот хотя бы как Диего. Ловить попутный ветер и радоваться больше других именно тому, который дует в сторону от родного дома. Чем дальше, тем лучше. Хотя и моря - это лишнее, на суше было ничуть не меньше неизведанного, обещающего стать неповторимым и незабываемым. В конце концов, камни в короне Ардона ничуть не более драгоценны, чем другие, все еще сокрытые в складках скал. Можно было стать богатым, можно было бы купить себе титул, можно было бы забыть о предательстве отца, как о старом предании, которое когда-то было страшным.
Увы, все это было лишь самообманом. И клятвы, которые, казалось, связывали по рукам и ногам, не были и на десятую долю так же тяжелы, как оковы собственного имени и крови, которая древнее самых древних камней.
- Потому что это королевство - часть меня, точно так же, как я - часть этого королевства. Я пытался забыть об этом. Это правда, Софи, я много лет пытался, но это невозможно. Назови это судьбой, призванием или зовом крови. Но ты образованная и просвещенная леди, ты не веришь в легенды, так ведь? Ты считаешь, что кровь здесь ни при чем, все это - не более, чем моя прихоть, и то, что на троне узурпатор, ничего по сути своей не меняет.
Алистер не думал, что она поймет.  Потому что люди, которые не знали, что значит нести на себе печать одного из Повелителей стихий, и не должны были понимать. Именно так как Софи, они должны были находить в жизни радости, никак не связанные с тяжестью монаршего скипетра, и считать таких как он глупцами и гордецами, а может и просто безумцами, меняющими настоящую жизнь на фальшивое золото двора. Да что спорить: двор и правда нередко бывал насквозь фальшивым и лицемерным, но лишь тогда, когда пытался тянуться за фальшивым королем. Алистер кивнул, не решаясь перехватить взгляд герцогини, чтобы не прочесть в нем отражение своих же мыслей. Чтобы не понять вдруг, что она отказывается понимать.
- Было по-другому. И дело не в балах, охотах и королевских приемах, дело не в том, бросают ли цветы под копыта королевского коня, когда король проезжает улицами столицы. Айнрехт и правда был другим. Но он не мертв. Все еще не мертв, хотя шаг за шагом приближается к этому. Еще немного, и Ардон, который мы знали, будет разрушен. Даже если, - он запнулся, чтобы подобрать ублюдку другое имя и не свести разговор к обмену оскорблениями и обидами, - если бы Франциск способен был принимать безмерно мудрые и дальновидные решения, это не спасло бы его, потому что он посягнул на сами основы стабильности страны, а может, и всего этого мира.
Пожалуй, это была самая пафосная речь из тех, что слышала от него Софи за все годы их знакомства. Пафоса Алистер и сам не любил, считая, что громкие слова чаще всего нужны лишь для того, чтобы замаскировать полное отсутствие мысли. А впрочем, и ему они нужны были для того, чтобы скрыть - скрыть ту почти физическую боль, которую причиняли мысли о предателях и предательствах, и о будущем кесарии, лишенной своей извечной опоры.  Если бы он только мог вырвать, как вырывают гнилой зуб, ту часть себя, которая то и дело возвращала его на предначертанный задолго до его рождения путь, тот самый, на котором десятки его предков оставили свои, иногда едва заметные, иногда окрашенные засохшей кровью следы, он сделал бы это. Если бы он мог поменяться местами с настоящим графом Эскаларом, отдав тому свое право на корону, а себе оставив жаркое солнце, теплое море и терпкие вина. Если бы он мог хотя бы объяснить кому-нибудь, что его предназначение ничуть не менее реально, чем его сердце или скелет и избавиться от него ничуть не проще... Алистер смотрел на Софи и молчал. До сих пор он не пытался, считая, что это все равно не приведет ни к чему хорошему, и, пожалуй, был прав. Но, позволив этому выплеснуться, не так-то просто было остановить поток.
- Возможно, я погибну, пытаясь вернуть себе трон, а Ардону - истинного короля, ну что же, все смертны. Но если я этого не сделаю, эта кровь сожжет меня изнутри.

Отредактировано Alister Felsenberg (2019-01-01 02:41:14)

Софи никогда не относилась к своей жизни достаточно серьезно. Еще тогда, когда их первое соревнование в стрельбе превратилось совсем не в то, чем должно было стать. Она даже умереть боялась не так, как все. Не смерти, а бессмысленности. Алистер тогда так и не смог понять этого, да и сейчас понимал не очень-то хорошо. В том, чтобы искать себе смерти, не было ничего веселого. В том, чтобы жить так, как будто смерти нет - но разве она жила так? Постоянно оглядываясь, боясь оступиться и забывая об этом только иногда, совсем ненадолго, когда другого выхода не оставалось, для того чтобы потом, вспомнив, корить себя за опрометчивость? Но теперь она смеялась так, как будто шрамы на ее  руке была всего лишь забавным  сувениром на память о забавном приключении.
Шрамы складывались в сложные рисунки, и Алистер подумал, что проще будет отрезать девчонке руку по локоть, чем изображать на ней что-то подобное. Он покачал головой, надеясь, что со стороны это выглядит это достаточно осуждающе. Говорить о том, что эти шрамы - напоминание не только для Софи, но и немой укор им с Раймаром, он не стал - и так понятно. И о том, что попадаться с этим на глаза большинству ардонцев значило вновь и вновь подвергать себя опасности. Она должна была понимать все это без лишних слов, а он должен был без лишних слов ехать. А раны... Алистер посмотрел на испачканную кровью сорочку, которой коснулась рука Софи. Чьей крови там было больше - его собственной или чужой - слишком сложно было понять. Какой бы ни была она по своей сути, кому бы ни принадлежала, внешне она была совершенно одинаковой. Поэтому так сложно было объяснить. Поэтому даже Раймара он убеждать не пытался, хотя скептическое отношение Вангенхайма ко всему, что было связано с культом, иногда раздражало не на шутку. Говорить об этом с его сестрой он, конечно, раньше и не пытался. Даже представить не мог, что она когда-то стала бы это слушать, а он сам - рассказывать. Именно потому что, как и сейчас, она всегда считала подобные вещи бреднями суеверных крестьян. И даже винить ее в этом не выходило: он и сам лишь посмеялся бы, не почувствуй правды на собственной шкуре. Что изменилось сейчас, что могло бы убедить ее или хотя бы просто заставить отнестись к этому серьезно? Он не знал, но сжав ее пальцы, которые она, пытаясь то ли поддержать его, то ли почувствовать поддержку, вложила в его ладонь, решил вдруг - а почему бы и нет.
- Хорошо, я попробую. Ты ведь любишь старые сказки, правда?
Эту рассказывали по-разному. Точнее, теперь ее почти не рассказывали вовсе, и даже в Аллионе неловко переплетали сюжет с другими, которые казались Алистеру чужеродными нитями в этом эпическом полотне. Наверно, ее знали в Вальдалене, должны были знать, и ему хотелось верить, что так и было. Но Вальдален был теперь мертв, и некому было рассказывать из древние сказания, разве что сочинять заново на других языках, собирать крупицы в новую старую мозаику.
- Когда мир был создан, Петрам, Вентур, Флюк и Фульгр должны были передать его в руки людей. Власть над четырьмя землями они вручили своим сыновьям, каждый из которых получил часть их силы - пусть не творить, но поддерживать равновесие во всем мире и слышать голос одного из четырех элементов, лежащих в его основании. Их клятвы были нерушимы  и духи стихий признавали в них повелителей. Они не могли погибнуть, не оставив наследника и не могли отречься от своего предназначения, потому что им и их потомкам волей Творцов надлежало быть королями, и только вместе они должны были сохранить этот мир. Падет один - рухнут все.
Он говорил размеренно и тихо, как будто и в самом деле рассказывал историю, не более того. Впрочем, так ведь оно и было, а то что эта сказка значила для него - она значила лишь для него. Когда-нибудь Ардону придется открыть глаза и увидеть то же, что видит он сам. Нет, не просто увидеть, а поверить и принять, чтобы никогда больше не помышлять повторить то, что было сделано пятнадцать лет назад.
- Эта кровь - такая же, как у тебя и Раймара, и все же не такая. Все чего я хочу - это вернуться на то место, которое мне предназначено. Впрочем, я не прошу тебя верить. Это должно звучать для тебя безумием.

Алистер кивнул в ответ на догадку, которая не было такой уж неожиданной. С двенадцати лет голос Скал сопровождал его повсюду, и, по правде говоря, он никогда не думал скрывать этого. Последняя же их прогулка в пещерный храм и встреча с извечными спутниками Петрама и вовсе должна была расставить все по своим местам. Разрешить хотя бы эти ее сомнения. И все же она не хотела верить. Искала ошибку в мироустройстве, пыталась поймать легенду на лжи или просто слишком держалась за привитые ей с детства религиозные постулаты, все еще отказываясь верить не сотню раз переписанным книгам, а своим собственным глазам. Алистер пожал плечами, не желая разрушать очарование сказки объяснениями, но все же понимая, что с дотошностью герцогини иначе и не получится.
- Думаю, сначала каждый из четверых сыновей держал север, юг, восток и запад. Но границы менялись, и сила переходила не всегда к старшему сыну. Не потому ли погиб Вальдален, что потерял кровь Повелителя стихий во всех этих гражданских войнах? Или может еще раньше, когда отдал ее Ивресу вместе с одной из своих дочерей во времена диктата севера? Может, не зря ивресские короли так кичатся кровью Создателя в своих жилах, не понимая при этом, о чем они говорят. А может быть, все именно так, как ты говоришь, и после разрушения Вальдалена весь этот мир неумолимо катится к своему разрушению. Я не знаю, Софи. Легенды не дают точных ответов.
Но это не мешало ей вновь и вновь сыпать вопросами, теперь уже обращенными не каким-то неизвестным сказочникам, больше заботящимся о красоте истории, чем о ее достоверности, а только ему самому. Много почему, ответить на которые Алистер не мог даже себе. Разве он не считал, что она опасна? Разве он не боялся?
- А почему ты до сих пор не кричишь об этом?
Это должно было прозвучать как-то иначе. С вызовом или, может, сарказмом, но не бесконечной усталостью от неизвестности, от взаимных вопросов, от неожиданной сложности всего того, что раньше казалось простым и совершенно ясным. От того, что даже свежий ночной ветер, настойчиво трогающий пламя обеих свечей, не давая им гореть ровно, не мог развеять тех не мыслей даже - полумыслей - которые переполняли его голову и под собственным давлением превращались в ощущения, растекающиеся по телу и требующие уйти, пока еще не слишком поздно, и приблизить тот момент, когда будет уже слишком поздно.
- Это странно?
Алистер вздернул подбородок и всмотрелся в серые глаза, как будто пытаясь выловить в их глубинах какое-то объяснение тому презрению, которое только и могло породить это ее "странно". Но это, в конце концов, были всего лишь глаза. Он протянул потянулся, взял со стола тот самый кинжал, вложил его в ладонь Софи и сжал на рукояти ее пальцы. А затем, сжав ее руку в своих, поднес клинок к своему горлу и прикоснулся острием к коже. Она не понимала слов, или он не мог подобрать нужных? Тогда в бездну слова.
- Ты же хочешь предотвратить войну и всех спасти. У тебя есть отличный шанс избавиться от меня прямо сейчас.

Вопрос о том, насколько правомерны притязания Ивресских королей, заставил Алистера молчать довольно долго. Он никогда всерьез не задумывался над этим, да и вообще не испытывал тягу к богословским изысканиям. И даже вера его не была в полной мере верой: он знал о том, что Четверо - истинные творцы этого мира, знал, к чему призывает его кровь Повелителя Скал. Все остальное было лишь догадками, которые не имели особого значения, задачами, над которыми иногда интересно было поразмышлять. Размышления же приводили к тому, что Единый, если он и существовал, едва ли мог быть единым, раз уж творил с чужой помощью. Это, конечно, было не более чем именем, но под ложным именем редко скрывается истинная сущность, и Единый казался ему скорее крайне удобной политической концепцией. Был ли он в самом деле выдумкой, или аллегорией, или тем, кто породил демиургов и благословил их труд? Алистеру, в общем, было все равно, он лишь знал, что не собирается склонять голову перед кем-то, кто решил приписать всю славу и все величие тому, кого объявили своим предком. Он пожал плечами. С религией работы, конечно, было невпроворот, но для того, чтобы начать, необходимо было сначала вернуть себе корону.
- Может. Но между "может" и "есть" - большая разница.
Холодное острие - затупленное, но не настолько, чтобы быть безопасным - обжигало кожу. Взгляд Софи тоже был холодным и не говорил ничего о том, что его ждет. Алистер не верил, что умрет сейчас. Но вера и знание слишком далеки друг от друга. Он не знал, и это незнание делало каждый следующий удар сердца немного сильнее.
Возможно, последний? Нет, не этот.
Нож скользнул по коже, оставляя легкую царапину. Не больно, но обжигающая волна, вместо того чтобы подняться вслед за лезвием, окатила тело и заставила губы растянуться в улыбке, а пальцы непроизвольно сжаться вокруг запястья девушки.
Веселая игра...
Еще мгновение спустя нож ударился о деревянный настил, знаменую чью-то победу. Чью? Слишком неочевидно. Софи все еще не спешила отстраниться, и Алистер все так же снизу вверх заглядывал в ее глаза.
- Тогда вопрос в цене, верно? Всегда только в ней. Всего-то и нужно, что упустить момент, сказать пару слов или надавить на клинок. Разве воспоминания много стоят? Или долги, которые никто никогда не попросит отдать? Я мог бы обезопасить себя, ты могла бы получить любые милости от узурпатора.
Мог бы. Но между "может" и "есть" - большая разница. Ее волосы касались его кожи и обжигали так же, как несколько мгновений назад обжигала ее сталь. Алистер отвел их, и его ладони скользнули по шее Софи, остановившись на ее плечах.
- Я мог бы... - он замолчал и на мгновение закрыл глаза, силой возвращая себя в реальность, в которой Софи все еще оставалась сестрой его лучшего друга, а он сам был связан той самой нерушимой клятвой, о которой рассказывал несколько минут назад. - Впрочем, и это обошлось бы мне слишком дорого.
Алистер встал со своего места и прошелся по комнате. Что она делала? Зачем? Намеренно или случайно? Нет, не думать, отвлечься, не смотреть даже в ее сторону. Проходя мимо стола, он подхватил одну из гранатовых серег - эти камни рассказывали совсем другую историю, и прикосновение к ним уносило в пещеру у подножия Юнгфрау. Но память не желала останавливаться на этом, и пещера в Железных горах вдруг превращалась в пещерный храм на берегу ивресского озера, и под пальцами он опять ощущал не острые грани, а ее горячую кожу. Глупое наваждение... Алистер нервно сглотнул взял с пояса бурдюк, который тут же начал наполняться вином. Открутил крышку и наполнил попавшуюся на глаза кружку, которая стояла около полупустого кувшина с водой. Кружку он протянул Софи и, не найдя второй, сам отпил прямо из бурдюка.
- Если ты боишься за свою семью - не беспокойся. Даже если я проиграю, об участии в этом Раймара никто не узнает. Или тебя больше беспокоит Диего?

Вино почти не помогало. Или, может быть, надо было не пить его, а вылить себе на голову, чтобы наконец прийти в себя и отбросить дурацкое наваждение едва заметного, пьянящего своей легкостью горячего ночного ветра. Но произнесенные вслух имена помогали, пусть лишь немного. Раймар и Диего были здесь совершенно лишними. Но они были. Думать здраво не помогали ничуть, но и потерять рассудок за порывом не позволяли. За это надо было быть благодарным. Алистер начинал их ненавидеть. Но зато разница между "мог бы" и "сделал" все еще оставалась, хотя он сам едва неосторожно не стер границу.
Комната была слишком тесной, чтобы мерить ее шагами бесконечно. Фельсенберг вдруг ясно представил себе, как чувствует себя запертый в клетке зверь. Только, в отличие от обитателей зверинцев, у людей, запертых в четырех стенах комнат и собственных обязательств, была ценнейшая возможность. Напиться. Он сделал еще несколько глотков. Жаль, что это было только вино. Проследил взглядом за перекочевавшими в руку девушки камнями - они были неплохим якорем, не позволявшим ему потерять связь с реальностью. Ему точно было нужнее. К ее глазам взгляд так и не вернулся, вместо этого скользя по освобожденной от корсетов фигуре.
- Да. Если война начнется, так и будет.
Но и до войны еще предстоит дожить. И ему, и Диего. И Раймару, конечно, но тот, пожалуй, был в наиболее безопасном положении вместе с остальными Вангенхаймами. Алистер мотнул головой: о чем, бездна его сожри, он вообще думает... Они не проиграют, и бояться нечего.
- Бояться нечего, - упрямо повторил он, то ли отвечая на признание Софи, то ли пытаясь убедить самого себя. - Они оба и не из такого выбирались. Ни им, ни тебе ничего не грозит.
Слишком надолго затянулось молчание. Как будто нужно было сказать что-то еще, но Алистер не подозревал, что именно. Оправдываться за начатую не им войну? Нет, не до того, как война перестанет быть делом неопределенного будущего, во всяком случае. Или, может быть, обещать? Обещания всегда неплохо ему давались. Он мог бы попробовать. Что это закончится совсем скоро, что за все страхи и потери воздастся сторицей или что там еще обычно говорят. Нужно было солгать - она ведь всегда считала его лжецом, а он никогда не спешил доказать ей обратное. Не считал нужным? Или нечего было возразить?
Он был лжецом. Или сам был чьей-то ложью: матери, своей собственной, великого герцога. Он состоял из множества сортов самой разнообразной лжи. Все, что он мог - лгать. Тогда почему сейчас должно было быть иначе?
Алистер стоял и молча смотрел на герцогиню, даже не пытаясь подобрать слова. Правдивые, похожие на правду, ложные - по правде говоря, все, которые до этого были в его распоряжении, под ее взглядом опять растворились в пропитанном напряжением воздухе. Софи опять была слишком близко, и опять он не мог ничего с этим поделать. Чувствовать ее рядом с собой было сродни пытке, но отступить - приравнивалось к смерти. Он напомнил себе о Диего и Раймаре - помогло же в первый раз - но теперь имена оставались просто именами, набором звуков, а если и людьми, то далекими, а может и вовсе воображаемыми. Реального в мире не оставалось почти ничего. Кроме Софи. Кроме ее прикосновения и последовавшей за ним боли.  Алистер сжал кулак сильнее, позволяя граням камней и металлу резать кожу, но и боль не отрезвляла. Отчаянный треск цикад за окном, и тепло ее кожи, и послевкусие вина, и желание обладать, и невозможность, о которой забыть было проще всего из этого букета - боль дополняла букет всего этого безумия, вписывалась просто идеально, что и говорить. Не хватало только страха. Но Софи исправила и это, страх был в ее словах. Может быть, в ее душе тоже. Но не в глазах, то что в глазах, было совсем не похоже на страх.
- Прости, - Алистер не понимал, за что он просил прощения. То ли за то, что заставлял ее бояться, то ли за то, что не умел бояться в ответ, то ли за то, что - заметил это только сейчас - чем сильнее врезались в ладонь грани ее камней, тем сильнее он сжимал пальцы другой на ее плече. - Я не хочу, чтобы ты боялась. Мы можем закончить это быстрее. Если ты поможешь мне. Не будет долгой войны. Не будет опасности ни для твоей семьи, ни для... - да при чем же здесь Диего? - Страха не будет тоже. Если мы победим быстро. Если не будет тех, кто захочет встать у нас на пути.

Тишина раскололась, но вовсе не так, как Алистер мог себе представить. Сбитый с толку этой тишиной и тем, что Софи была так близко, он заговорил тогда, когда говорить не стоило, и сказал то, чего не стоило говорить. А она ответила - совсем не то, что он мог бы надеяться услышать. А впрочем, стоило ли ждать иного от разговора, который вообще не имел права на существование?
Тишина разлетелась вдребезги, и ее осколки ранили Софи, не так, как ранил ее нож чернокнижника, но кто бы смог сказать, что меньше. Он не должен был допустить, должен был понять, что она слишком беззащитна и не просить юную герцогиню о том, перед чем пасовали взрослые мужчины. О том, чтобы пойти против узурпатора и против своего страха не только на словах, но и делом. Пустая надежда почувствовать рядом еще одно плечо дала трещину вместе с тишиной. Алистера тоже задело, но лишь вскользь, лишь настолько, насколько он имел неосторожность высунуться из-за глухого непрошибаемого щита неверия и разочарования. Софи говорила правду: он не мог сделать ничего, чтобы она не боялась. Только предложить разделить ее страх, встав рядом на его пути, по-настоящему рядом. Но это оказалось совсем не то, чего она хотела. Но тогда что же? И... в конце концов, с какой стати мысли все время возвращались к тому, чего хочет она, и что будет для нее лучше?
Софи отвернулась, как будто пытаясь разорвать невидимую, но прочно связавшую их нить, которая становилась все короче с каждой минутой. Алистер не мог позволить ей. Не сейчас. Он опять обхватил ее за плечи, на этот раз не позволяя так просто избавиться от хватки, и рывком прижал к себе. Сережка скользнула на пол с жалобным звяком. А он опять наклонился к ее уху, как всего несколько дней назад, когда они вдвоем ехали к древнему заброшенному храму, и когда, как и теперь некому было их услышать.
- Тебе это нравится. Твой страх. Ты давно избавилась бы от него, если бы это было не так.
Это ведь было просто. Ничего сложного. Одна смерть. Вот только чья? Слишком много ответов на глупый вопрос, который так и не повис в воздухе. Какие вопросы звучали сейчас в голове герцогини и были ли они или только холодная ненависть, или вовсе не холодная. Разве в ее душе было место холоду, который она всегда так умело демонстрировала? Алистер не знал. И не мог даже заглянуть в ее глаза в поисках того, чего знать не хотел, как и того, что искал. Он как будто вновь ходил по бесконечным и переполненных тьмой коридорам пещерного храма, натыкаясь на загадки, которые не в силах был понять, и обречен был ходить по ним вечно. Только теперь - в полнейшем одиночестве.
- Я не вижу тебя, Софи. Я не могу понять тебя. Ты до сих пор не продала меня Манхайму, хотя могла сделать это давно и выгодно. Но ты не на моей стороне. Чего ты добиваешься, Софи? Скажи мне, чего ты хочешь, и если это только возможно...
Не хватило выдоха, и он замолк на полуслове, боясь сделать вдох, чтобы не потерять последние остатки здравого смысла, вместе с ароматами безумствующей за окном летней ночи вдохнув запах ее волос, ее презрения, ее кожи, ее страха.

Знал ли он, как тяжело избавляться от обид? Наверно, это было шуткой. Кто знал, если не Алистер? От некоторых обид избавиться было попросту невозможно, но какие могли быть у Софи? Обиды? На то, что произошло в начале этой бесконечно долгой ночи? Или на его возвращение в Ардон? Нет, это было бы странно, а Софи не любила странностей, хотя они, не отвечая ей взаимностью, и сопровождали ее везде и всюду. В их знакомстве, пожалуй, было странным все, от самого начала и до самого конца, каким бы ему ни случилось быть когда-нибудь. К этой ночи пора было бы уже перестать удивляться, но Алистер все еще не мог. Он не должен был быть здесь, она не должна была держать его ладонь в своей руке, позволяя все так же удерживать ее рядом с собой, мир должен был рухнуть или что-нибудь в этом роде, но все оставалось точно так же, как и было, лишь одна из двух свечей, не удержалась и уронила пламя в расплавленный воск, хотя едва ли от этого могло стать темнее. Ее обиды тоже были странными. Любая нормальная девушка обиделась бы на ржавый нож в подарок или на весь тот ужас безнадежности, который почти поймал их в свою ловушку под землей. Софи не была любой и обижалась на то, чему он сам никогда не придавал решающего значения. Потому что говорить тогда было не о чем.
- Меня не было, Софи. Я был мертв, понимаешь? - кажется, он нес что-то другое всего несколько дней назад, но теперь она шутя выворачивала душу наизнанку, заставляя вновь окунаться в неприглядную правду. - Имя было ничем и стоило даже меньше тех драгоценностей, которые мать выменивала на какие-то пустые обещания от аллионских лордов. Я привык к тому, что меня нет, знаешь, это так затягивает... Ты думаешь, есть хоть часть моей заслуги в том, что мне пришлось воскреснуть? Если бы не Алонсо, я остался бы никем, и тебе не было бы до меня никакого дела, верно? И я не знаю, благодарен ли ему, но вернуться к небытию я не смогу.
Конечно, он вернется туда, но только лишь тогда, когда окажется на пороге бездны с грузом всех своих неисповеданных грехов за плечами. Судьба непредсказуема - это могло случиться сегодня, но не случилось. Хотя кто знает, "сегодня" еще не закончилось. Любой день, любая минута, любая причина - Алистер не пытался предугадать, как и когда окончит свой земной путь, потому что это навевало тоску, но и без того прекрасно знал, что ходит по краю лезвия. Что заставит его потерять равновесие: собственная неосторожность или чье-нибудь предательство? Очередное предательство. Как же он устал от предательств - боги видели.
- Нет, - он облизнул пересохшие губы и покачал головой, то ли отрицая саму мысль о том, что ему опять придется столкнуться с этим, то ли отвечая на ее вопрос, который и вопросом-то не был, а был самой настоящей уверенностью, - нет...
Он молчал, наблюдая за тем, как герцогиня пыталась справиться с собой, и не понимая, для чего это. Пусть бы плакала, если хотела плакать, пусть бы опять угрожала, пусть была бы собой. Он тоже хотел, чтобы она жила, а не пыталась стать той, кем ее порой хотела видеть не только ее мать, но и Раймар: фарфоровой куклой, идеально правильной, идеально безжизненной. Алистер терпеть не мог идеальное - слишком далек он сам был от этого - и рад был разбить ее выверенный до вздоха и движения ресниц образ, каждый раз, как только он начинал наконец складываться. Сейчас, конечно, до этого было далеко, и тем сложнее было держать себя в руках, особенно тогда, когда в сомкнутых руках он все еще держал ее. Если все это было испытанием, награда за него должна была быть поистине внушительной. Он с трудом сглотнул, чтобы вернуть голос после молчания, которое опять застыло в летнем зное, как застывает в янтарной ловушке глупый жук.
- Нет правил, Софи. Мне ли учить тебя думать? - Он не сдержал улыбки, признавая здесь за собой полный провал. - И чувствовать. Я не втяну тебя в войну, которой ты боишься, и не стану просить о том, чего ты не хочешь делать. Но если ты решишь, что ты на моей стороне, Манхайм должен стать твоим врагом, нашим общим врагом. Он доверяет тебе, и ты многое можешь сделать для того, чтобы наша победа была быстрой, но...
Ветер в последний раз дернул пламя одной из стоявших на столе свечей, и она сдалась под напором неизбежности. Правда, света как будто не стало меньше. Алистер на мгновение разочарованно прикрыл глаза, понимая, что это значило еще далеко не рассвет, но зарождение где-то на горизонте нового дня. Дня, с которым он не хотел встречаться. День всегда возвращал на места маски, и все ночные разговоры казались лишь снами или, может, воспоминаниями о снах. До того, как займется рассвет, он должен будет уйти, спуститься вниз и делать вид, что всю ночь провел, полируя вином и элем какую-нибудь историю о спасении прекрасной дамы, но, конечно, не имеющую отношения к тому, что происходило на самом деле. До того, как займется рассвет он должен будет найти девку - или черт с ней, с девкой, если она отнимала эти минуты, в которые он потом все равно не поверит. Черт с ней, и с солнцем, которому не сидится за горизонтом, и с новым днем, и с Раймаром тоже. Это, в конце концов, всего лишь мгновение, которое невозможно остановить. Алистер порывисто вдохнул и, все еще не удерживая от побега, наклонился, чтобы прикоснуться поцелуем к ее глазам и остановиться - все на то же мгновение, на ее губах. Меньшее, что он хотел бы забрать из этой ночи - и все равно намного больше, чем он должен был бы себе позволить.
- Это так трудно, Софи...

Алистер усмехнулся и промолчал. Что толку напоминать о том, что, уехав из дома почти два года назад, Софи преспокойно провела это время в столице, как провела бы и остальные после того, как удачно вышла бы замуж - ведь именно ради этого она и отправилась туда, с каким бы жаром при этом ни рассказывала о том, что не желает уподобляться навсегда привязанным только к дому и супругу замужним женщинам. Ему не в чем было упрекать ее, и он не упрекал: никто из них не клялся в вечной дружбе, никто не обещал даже писать писем. А если бы обещали, надолго бы хватило запала? Он знал, что не стал бы писать. Просто потому что не верил в письма и не хотел пытаться вместить мысли в слишком строгие и слишком постоянные линии букв. Да и о чем писать? Об урожаях и погоде? Или о том, чтобы держала себя в руках в столице, избегая вот таких вот ситуаций, в которой по его же милости оказалась сейчас?
Она должна была вырваться, конечно. Закричать, позвать на помощь - нет, это была бы не Софи. Обжечь взглядом или напротив окатить холодом какого-нибудь саркастического комментария. Напомнить если не о чести и совести, взывать к которым, по правде говоря, было совершенно бесполезно, то о цене. Алистер был уверен, что она сделает что-нибудь из этого или совершенно другое, что заставит его просить прощения или искать себе оправдания, не находя. А она улыбалась и опускала взгляд, все дальше заманивая в эту ловушку. Смеялась над ним, но попадала при этом в яблочко: трусливо сбежать, вот что он собирался сделать, и не скрывал этого от себя. Бежать от ее изрезанных рук, от воспоминаний об уходящих секундах, каждая из которых могла оборвать ее жизнь. А теперь еще и от других: от ее глаз, от биения ее сердца, которое, кажется, ощущалось, стоило прикоснуться к ее губам. Побег казался единственным возможным спасением от воспоминаний о том, чего не было. Кто стал бы обвинять в трусости, кто из тех, кто знал, о чем говорит? Пальцем он провел по губам Софи, не позволяя искусать их до крови. Хватит крови на сегодня.
- Я останусь. Пока мы не доберемся до Айнрехта.
Несколько лишних дней в пути - не слишком большая потеря. Несколько лишних дней рядом - но недостаточно близко - не такое уж сложное испытание.
Он почти убедил себя в этом, когда всё это "недостаточно близко" в щепки разлетелось, врезавшись в ее поцелуй, одновременно смешивая все части этой несобранной мозаики и невероятным образом расставляя все на свои места. Он пришел не случайно и не потому что должен был, а потому что хотел этого. Он остался не по ее просьбе, а потому что хотел этого. Она целовала его - потому что он хотел этого.
Алистер приложил палец к ее губам, заставляя замолчать. В том, чтобы слушать речи Раймара, озвученные ее голосом, было что-то крайне противоестественное. Подхватил Софи на руки, не желая более давать ей шансов на побег, которыми она все равно расточительно пренебрегала.
- Ответственность...
Он коротко засмеялся и кивнул. Диего, Раймар, слишком высокая цена и торопливо стремящийся выбраться из-за горной гряды на востоке новый день - все это осталось за границей этой небольшой комнаты, а значит, где-то невообразимо далеко. Алистер усадил девушку на стол, где сиротливо стояли два потухших свечных огарка, и нетерпеливо потянул за ленту, стягивающий разрез ее ночной сорочки под самой шеей. Шелк и не думал сопротивляться, и через мгновение его ладонь скользнула по горячей коже ее обнаженного плеча, подмечая легкую дрожь, а печати новых поцелуев легли на шею и ключицу.
- Расскажешь мне потом, что это? У меня есть немного времени подготовиться. 

Лекции Раймара были последним, что Алистер хотел бы сейчас слышать, о существовании чего хотел бы сейчас помнить. Помнить о Раймаре значило помнить о предательстве, в конце концов, и о том, что он может потерять, поддаваясь порыву безумия, настигшего его так неожиданно в лице Софи. Безумия, в руки которого он рад был отдать себя сейчас, через границу которого она уже помогла ему переступить, и как теперь повернуть назад или остановиться, даже желая этого? 
След от свежей, так толком и не обработанной раны обжигало новой болью от ее прикосновений, но от этой боли, которая, как крупицы соли на каком-нибудь изысканном десерте, лишь делала все остальные ощущение в разы острее, он не отказался бы, даже разверзнись сейчас небеса, и протяни лично Единый свою десницу, чтобы излечить его раны. Но небеса оставались безмолвны и равнодушны, оставляя их наедине, и за это Алистер был им благодарен: к чему лишние свидетели там, где места ровно на двоих?
Поддаваясь его рукам, сорочка соскользнула с ее плеч окончательно, позволяя взгляду и ладоням беспрепятственно скользить по изгибам тела, как будто созданного гениальным скульптором и, как в старой легенде, оживленного Повелителем Скал то ли в награду ему, то ли в наказание. Он почти ждал ее страха, почти думал, что с секунды на секунду она отстранится, вспоминая о какой-нибудь нелепице вроде чести и совести, или попробует остановить его, но Софи всегда умела идти до конца, не сожалея лишний раз о мнимых потерях, и теперь оставалась верна себе самой.
- Нет никакого утра. Давай поверим в это, чтобы оно не настало.
Его рубашка оказалась на полу, где-то рядом с ее собственной. Музыка ее неровного дыхания и танец, который отплясывали в ее глазах искры ее внутреннего пламени, и в самом деле заставили время застыть. Это было сродни колдовству, и даже просьба, которую она выдохнула на излете поцелуя, казалась каким-то сложным заклинанием, призванным превратить сон в явь. Софи не раз приходила в его сны, и в этом, новом, порожденном ее возвращением в его жизнь, как будто она шагнула прямиком из прошлого, тем, как легко она оживляла в его душе все спящие страхи и шутя превращала их в триумфы, ее близостью, ее голосом, ее случайными прикосновениями, которые считались дружескими, только убедить тело не отзываться на них не получалось, и его, неслучайными, - замешанные на всем этом фантазии не был ничем удивительным. Кроме того, что теперь они прочно пустили свои корни в реальность, и жизнь воплощалась в сон.
- Софи, - рука скользнула по ее спине, другая остановилась на груди, очертив пальцами точеную форму, -  - Моя Софи...
Не в силах ответить ей, не в силах затягивать то, что казалось теперь неизбежным, он нашел губами ее губы. И кто придумал, что самые желанные поцелуи сладкие? Эти были солеными, может, из-за привычки Софи закусывать губу, а может, для того, чтобы они не утоляли жажду, а лишь усиливали ее, не давая насытиться. Приподнял ее и перенес на самый край, провел ладонями по бедрам, наконец оказавшись между ними.
- Скажи, что не боишься ничего.

Его Софи - вот и все, что нужно было Алистеру прямо сейчас. Она не спорила, лишь наотмашь хлестнула по душе титулом, который все еще ему не принадлежал, но сейчас и это не казалось таким уж болезненным. Единственное, что доставляло боль неиллюзорную - это секунды промедления, пропасть между мгновениями, когда он назвал ее своей и когда сможет сделать своей по-настоящему. Ей не стоило задумываться. Долгие размышления редко приводят к чему-то хорошему, особенно тогда, когда единственный возможный ответ дают чувства. Но в этом была она вся - слишком рассудительная, чтобы просто сказать то, что должно было быть сказано. Она задумалась и, принеся в жертву еще несколько секунд уходящей ночи, наконец прервала пытку, начинавшуюся казаться бесконечной.
Он хотел быть с ней осторожным, опасаясь разбить тонкий лед ее "не боюсь", на который она и сама, казалось, опасалась ступить. Он пытался, но острый вздох, тотчас же превратившийся в долгий поцелуй, и пальцы, вонзившиеся в его плечи, не оставили этим попыткам ни шанса, оборачивая монету обратной стороной, превращая нежность в напор, в одно единственное желание - сделать так, чтобы она точно так же не справлялась с собственным дыханием, но теперь уже не из-за боли, а от упоения. Дать ей почувствовать все то, о чем он не должен был, да и не смог бы говорить. Отдать каждое подаренное ею прикосновение, наполнить каждую секунду того времени, которое они разделили за все эти годы, новым смыслом, и навсегда перекроить все будущие слова и взгляды. Тела сливались в единое целое, воедино сливались два дыхания, и каждый удар сердца Софи, каждый новый вздох или подавленный стон, каждое неосознанное ее движение навстречу придавали ему новые силы и сметали прочь любые зачатки мыслей, все то, что не имело отношение к единственному моменту, готовому стать прошлым, но не раньше, чем они позволят стрелке часов двинуться дальше. Руки, скользящие по влажной коже, останавливались на горячих изгибах тела, губы двигались, проговаривая что-то - что-то совершенно непостижимое, о чем он сам не мог бы вспомнить мгновением позже, и победное чувство обладания прочно связывало желание длить этот танец бесконечно и другое - раствориться в оглушительном финальном аккорде. Прикосновения ее губ становились частыми и рваными, а каждое его движение - настойчивее, пока Софи наконец не застыла в его руках, и он позволил наслаждению накрыть его густой горячей волной. Алистер прижал ее к себе, так, как будто она опять могла бы сбежать или попросту исчезнуть, растворившись в никому не нужном утре, которое теперь упрямо просачивалось в окно, трогая обнаженные тела холодными пальцами горного тумана.
- Ты... - только и смог выдохнуть он, - невероятная...
Хуже всего было понимать, что придется уйти от нее всего через несколько минут, и кто знает, не навсегда ли. Понимание вообще было лишним в этой истории. Она, быть может, тоже чувствовала что-то подобное, раз требовала такого странного обещания. Алистер отстранился и воззрился на нее с непониманием. Забыть? Добровольно отшвырнуть прочь драгоценные мгновения этой ночи, пусть они - не более, чем память? Даже если бы все было сном, Алистер сохранил бы его для себя навсегда. Он покачал головой и вновь поднял ее на руки, на этот раз и в самом деле аккуратно и без спешки, наоборот, отдаляя тот момент, когда дверь самой тесной комнаты на постоялом дворе захлопнется за ним. Поднял и отнес на кровать, которая так и не дождалась ее с вечера. Ей надо было отдохнуть, ему... Ему тоже надо было сделать что-то. Кажется, найти себе очередную маску. Ненадолго присев рядом, он отвел с ее лица несколько прядей темных волос и склонился, чтобы прикоснуться губами к ее лбу.
- Никогда, Софи. Эту ночь у меня смогут вырвать только вместе с душой.