В Сен-Онфруа никогда не жалели средств на традиционный летний турнир, во время которого юные оруженосцы могли показать себя наравне с прославленными рыцарями и нередко, надо сказать, показывали. Не только бои проводились в лучшем виде: школа не скупилась ни на угощение для гостей, ни на пиры, где чествовали победителей, ни на менестрелей с циркачами и прочие вертепы, не дававшие достопочтенной публике скучать. Эта щедрость, конечно, привлекало к середине лета в Кастийон людей самого разного толка: знать видела здесь повод для налаживания отношений, купцы - удачную возможность распродать залежалый товар и найти новых партнеров, воры и разбойники - очистить карманы зевак, уличные проповедники - очистить их души, прекрасные дамы - блеснуть своей красотой, а лучшие бойцы всех трех королевств - сразиться за титул сильнейшего.
Отдавать этот титул за границу всегда было неприятно, но Филипп знал, что такое честный поединок и не собирался оспаривать добытую в нем победу, тем более, в умениях ардонца он имел возможность убедиться лично, хоть и не собирался забывать, что тот все же проиграл бой. Но к рыцарю с плохо выговариваемой бергерской фамилией теперь присматривался чуть более внимательно, чем присматривался бы к кому-то другому. А впрочем, тот, казалось, был целиком поглощен местными винами и белокурой принцессой, и не обращал внимания на хмурый взгляд короля.
- Ему следовало бы просить моего разрешения, прежде чем короновать мою дочь королевой турнира, ты не находишь?
Помост, на котором стоял отведенный королевской чете стол, позволял отгородиться от лишних ушей, а сменявшие друг друга танцевальные мелодии и оживление, царившее в зале, давали совершенно невероятную возможность, оставаясь на глазах у всех, в то же время, побыть наедине. Филипп всегда ценил эту особенность многолюдных сборищ, но обычно использовал ее для куда более приятных разговоров. И действий. Впрочем, все что угодно, было лучше, чем наблюдать, как ардонец крутится над Катари. Ни разу в жизни по доброй воле и на шаг не приближаясь ни к какому колдовству, Филипп теперь был уверен, что может безошибочно угадать каждую мысль, которая крутилась в голове у этого мальчишки. И каждая из них былв достаточным поводом, чтобы вспомнить о старом добром колесовании или какой другой доброй ивресской традиции.
- Не говоря уже о том, что ей следовало бы поинтересоваться моим мнением, прежде чем соглашаться.
Не было ничего удивительного в том, что сегодня корона оказалась на голове младшей дочери. Филипп знал, что это случится рано или поздно: Катари была красива и очень мила, обладала тем самым обаянием, которое лишь исходя от юных, не кажется смешным и пошлым, грозила стать музой не одного паршивого рифмача, да и просто была королевской дочерью, так что не испытывала недостатка внимания к своей персоне. Король, кажется, даже смирился с тем, что невозможно было уловить тот момент, когда вчерашний новорожденный младенец начинает разбивать сердца. К чему он не был готов, так это к тому, что, подбирая ей партию, возможно, придется выслушать и ее мнение на этот счет. Увы, положа руку на сердце, Филипп не смог бы с уверенностью сказать, что сумеет отказать принцессе, особенно если та успеет расплакаться до того, как он совершит тактическое отступление. Поэтому, наверно, он и пытался заранее подготовить все контраргументы для возможного спора, скорее с самим собой, чем с дочерью.
- Кто этот Вангенхайм? Уверен, Франциск упоминал о нем, но не могу вспомнить.
Принцесса склонила голову к победителю турнира, который рассказывал что-то, только ей и слышное, и заливисто рассмеялась. Филипп невольно задумался о том, выволочь ли сосунка на линию прямо сейчас или подождать, пока тот протрезвеет. Но заставил себя прогнать эту мысль прочь: ключица вдруг напомнила о себе, и он досадливо потер ушиб и потянулся за кубком, опустеть которому ни на минуту не позволял виночерпий.
- Катари кажется довольно легкомысленной. Ей нетрудно будет вскружить голову рассказами о великой любви и... - и о горах, и об августовских звездопадах, и о драконах, и о прочих чудесах далеких неведомых земель, в общем, всем тем же, что когда-то давно вскружило голову ее матери так, что еще до того, как она успела опомниться, оказалась под венцом,  - кхм, о чем там еще всегда говорят в пьесах, которыми увлекается Раймон. Будет печально, если она успеет во все это поверить, прежде, чем он уедет. 

И это было чистой правдой: они не делали ничего предосудительного. Во всяком случае, пока не делали. Филипп помнил, что на севере  где выросла Асдис, не слишком утруждали себя тонкостями искусства общения с дамами, и о намерениях в отношении этих самых дам иногда заявляли прямо, открыто и без лишних прелюдий. В Ивресе, да и дальше на юг, всегда было по-другому, но откуда добродетельной королеве было догадываться, о чем на самом деле думает мужчина, рассыпаясь в комплиментах, сочиняя сонеты или горланя серенады под окнами в ночи?  А вот король знал об этом, и быть может, лучше, чем кто-то еще. Разумеется, если бы он прямо сейчас пошел и предъявил победителю турнира претензии в том, что он ведет себя обходительно с избранной им королевой, или вот например, врезал бы ему, чтобы придать некоторую фигурность его масляным улыбкам, которые тот так щедро расточал Катарине, выглядел бы первостатейным идиотом. Так что оставалось только наблюдать, время от времени бросая поочередно то на одного, то на другую тяжелые королевские взгляды.
- Да, но, кажется, ты на пиру в честь турнира не делала такой вид, как будто я - твой единственный шанс, который ты не собираешься упустить, чего бы это тебе ни стоило.
Впрочем, она, конечно, была права. Ну, или отчасти права. Бланш, сказать по правде, уже могла бы выйти замуж, да и Катари тоже могла бы. Если бы нашелся кто-то, кто был бы их достоин. Благо, король Ивреса мог позволить себе не идти на компромиссы, подсчитывая крохи выгоды и не глядя на кандидата. Примерно так он и отвечал себе всякий раз  получая очередное предложение, на которое не спешил соглашаться. Кроме последнего, которое казалось достаточно заманчивым, чтобы показать заинтересованность и выставить условие - пусть оказавшееся непосильным для Франциска, но тем не менее, не включавшее в себя знакомство с тем, кто предполагался дочери в мужья. Теперь Филипп чувствовал некоторые угрызения совести на этот счет, пусть и не слишком сильные, но они заставляли его втройне внимательно присматриваться к каждому, кто мог бы претендовать на руку принцесс. Ну и к их землям, конечно, тоже. Просто на всякий случай. Про Аренберг он знал не так уж много, но подарок, привезенный графом, помнил, как и свои предложения о том, как придать интенсивности прогрессу Ивреса в военной отрасли.
- Но это самый эффективный способ. С порохом и пушками отлично сработало в свое время, - Филипп отпил вина и, скрепя сердце, все же признал. - Боец он сильный, здесь ты права. Но земли на краю мира... Говоришь, единственный сын?
Все это заставляло задуматься, но мысли так или иначе упирались в один вопрос. Что если этот герцогский единственный сын сейчас задурит принцессе голову, хватит ли ему сил запретить ей выйти замуж по любви или тому, что она примет за любовь? Когда-то давно он и не подумал бы сомневаться. Любовь и брак казались вещами если не противоположными, то весьма далекими друг от друга. Двадцать пять лет назад Создателю вздумалось пошутить над его убеждениями и жизненным опытом, и он подарил своему верному сыну Асдис - наверняка вылепил ее своими руками и отправил в земли колдунов и языческой тьмы, где она засияла, как драгоценный камень в дорожной пыли. И за это Филипп не уставал его благодарить. Даже несмотря на то, что понимал: это чувство, как любая привязанность, делает его уязвимым. Уязвимым, кроме прочего, перед сомнениями, не отнимает ли он у своих детей право на то, чем сам так дорожит. Что правда, свое право он завоевал не без труда, в том числе и бесконечными рассказами о прекрасном. Подумать только: если бы не это умение, быть может, Асдис бы никогда так и не заинтересовалась звездами Монгайяра настолько, чтобы захотеть увидеть их лично. Король попытался сдержать улыбку, но безуспешно.
- Даже не представляю, о чем ты, - он не без труда заставил себя не смотреть на танцующих, среди которых теперь была и принцесса со своим рыцарем. - Эпиналь, кажется, помолвлен, а Себастьян не слишком-то амбициозен, засядет однажды в своем герцогстве, и с концами - такая жизнь не для Катари.
Другие претенденты на ее вечер? Даже думать об этом было странно. Другие претенденты на то, чтобы сразу и к алтарю - это еще куда ни шло. Хотя и такое казалось кощунственным. Шестнадцать? Да быть того не может, еще вчера Филипп подхватывал дочь на руки и, пока она заливалась смехом, подбрасывал к небу, чтобы потом опять поймать в свои объятия. А теперь она точно так же смеялась с каких-то наверняка плоских шуток этого иностранного лорда, танцевала с ним и... Скрывалась за дверью зала, как только один танец приходил на смену другому? Ну нет, это было уже слишком. Асдис, кажется, и не думала замечать побега, а Филипп, пусть и не без усилий, наскреб выдержки, чтобы не направиться тотчас же вслед за этими двоими, но, поднимаясь из-за стола, чтобы составить королеве партию в лучшем из ивресских танцев, он тихо отдал указание одному из торчащих рядом гвардейцев, и тот последовал тем же самым путем.
Пары поклонились, приветствуя правящую чету и расступились, давая возможность сделать первые шаги. Вольта была их танцем, одним на двоих, и, хотя юное поколение предпочитало теперь какие-нибудь тоскливые паваны и чересчур изысканные сарабанды, пока у короля хватало сил, чтобы кружить Асдис в воздухе до тех пор, когда весь мир вокруг превращался в неистовую карусель, он не собирался позволить ему выйти из моды при дворе Кастийона. А сил ему, как он твердо решил, будет хватать до того самого дня, когда герольды прокричат "Да здравствует Филипп Пятый, король Ивреса!" Но до тех пор, надо успеть станцевать ее еще сотню раз. И, конечно, устроить счастье каждого из детей. Впрочем, это можно было делать одновременно.
- Он ардонец, -  наконец ответил на недавний вопрос жены с такой интонацией, как будто других объяснений и не требовалось, но, подумав, все же развил мысль. - И после всего, что случилось на свадьбе Авелин отпускать от себя Катари...
Фигура танца развела их, заставляя обменяться поклонами с другими партнерами и вернуться друг к другу лишь через несколько шагов.
- У Франциска нет сыновей, и если это не изменится, без войны после его смерти не обойдется. А может, и раньше, если верить тому, на что он намекал во время нашей беседы. А моя дочь должна быть в безопасности.
Еще несколько шагов, еще один обмен - а сразу вслед за ним наконец начинались повороты, как обычно увлекавшие всех вокруг, и позволявшие остаться все равно что  наедине. Уверенно положив руку на талию королевы, Филипп поднял ее в воздух и сделал четыре поворота, прежде чем ее ноги вновь коснулись земли. Вольта завораживала, каким-то чудом всегда возвращая его в далекую зимнюю ночь перед турниром в честь коронации сестры Асдис и убийцы ее отца. И даже боль, опять, как и во время недавнего боя с Вангенхаймом, пронзившая плечо, не могла заставить его прервать танец, лишь едва заметно скривиться.
- Не говоря уже об этой их ардонской ереси. Что если они сломят мою дочь и заставят ее отречься от крови Создателя и Первой Королевы?

В общем-то, примерно так Филипп себе это и представлял. Принцессам ни к чему было уезжать далеко, вокруг было достаточно богатых земель и достойных мужчин. Теоретически, достаточно - на практики король едва ли мог сходу назвать хоть одного, лишенного недостатков и одаренного достоинствами в той мере, чтобы иметь право назваться мужем одной из его дочерей. И, само собой разумеется, лучше всего им было бы при дворе. При ивресском, конечно, не при каком-нибудь еще. Катари была создана для того, чтобы блистать, чтобы ловить на себе восхищенные взгляды, чтобы собирать вокруг себя лучших людей и купаться в их обожании. Что мог дать ей Аренберг? Провинциальные приемы, чужие нравы, сдержанность и расчетливость, которой славился Бергталь, вместо ивресской роскоши? Асдис была права - это было не на краю мира, а за краем, куда любопытно было иногда заглянуть, но чтобы остаться там навсегда, причина должна была быть веской. Любовь? Да, любовь подходила. Но кто вообще сказал, что здесь есть хоть намек на любовь?
Филипп кивнул, увы, в ответ не на этот вопрос. Не разговаривать там, где надо действовать. Это было понятно и довольно просто, а значит, давало некое подобие надежной опоры. Главное - не задумываться о том, каким образом он сможет предъявлять требования ардонскому герцогу.
- Думаешь, Франциск преувеличивает опасность, и войны не будет? Не похоже, чтобы он или Великий герцог, собирали войска, но он вел беседу так, как будто это не более чем вопрос времени.
Музыка теперь играла быстрее, не позволяя танцующим парам разойтись надолго. Вольта, конечно, совершенно не предназначалась для разговоров, а Филипп не планировал обсуждать свои решения и, тем более, выказывать сомнения в них, но мысли как будто сами становились словами. На юге что-то назревало и, хотя сложно было сказать, что именно, и когда оно наконец дозреет, отнестись к этому легкомысленно было бы большой ошибкой. А уж в погоне за выгодой поставить под удар свою семью - и подавно. В таком случае - не рисковать? Выжидать, пока не определится победитель? Да, быть может, это лучшая тактика, но Филиппу она всегда была совершенно чуждой. Другое дело - лезть на рожон, был бы только повод. Просьба Франциска могла бы стать таким поводом. А вот ультимамумы, которые предпочитал ардонский кесарь, - совершенно точно нет.
- И он не заговорил бы об этом, если бы ему не требовалась поддержка. А значит, он видит в юге серьезную угрозу. Прежде, чем решать судьбу Катари, я должен убедиться, что Аренберг останется в тех же руках. Или дать Франциску войска, о которых он говорил, чтобы быть уверенным в этом...
Хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо, сделай это сам. Ивресские армии в Айнрехте были, по правде говоря, не такой уж плохой идеей. Призвать к порядку зарвавшийся Ланторон и уйти домой. И походя немного сдвинуть линию дома на юг. Филипп пересекся взглядом с женой и понял вдруг, что чрезмерно увлекся картинами великих завоеваний. Одернув себя, он вернулся к мыслям о дочери.
- И в том, конечно, что он не откажет моей дочери в праве придерживаться истинной веры. Например он мог бы в знак этого основать храм святой Катарины или даже обитель, которой она могла бы покровительствовать. Как считаешь?
Он сам был рад неожиданно посетившему его озарению. В самом деле, почему бы и не монастырь? Дело богоугодное, явно демонстрирующее серьезность намерений лорда Аренберга, дающее некоторые интересные перспективы дальнейшему диалогу как с ним, так и с Франциском, а еще оно было залогом того, что Катари всегда найдет рядом единоверцев и вообще было вполне достойно того, чтобы стать началом будущего семейного счастья принцессы. Но Асдис, похоже, не была настроена на столь далекоидущие стратегии. И она была права, как и всегда. Всего лишь бал. Всего лишь венец королевы турнира. А его подвела привычка слишком быстро судить и быстро же принимать сложные решения, чтобы поскорее переходить от слов к делу. Филипп оглянулся на пустующие места во главе стола и все же не смог удержаться от мысли о том, что сбежавший из переполненного зала, чтобы побыть наедине с его дочерью лорд Аренберг мог быть обладателем той же вредной привычки, но заставил себя улыбнуться супруге и не думать больше ни о чем и ни о ком, кроме нее. Это всегда получалось легко, и теперь, когда музыканты наконец разогнали темп танца так, что едва сами успевали за ним, а последние повороты закружили головы танцующих, любые мысли казались лишними и слишком тяжелыми для этого танца. Который закончился лишь на пару оборотов позже, чем смолкли струны, и отпустил лордов и леди вернуться на свои места за столом: разве что у самых отчаянных из них хватило бы сил присоединиться к следующему туру.
Король не спешил уходить. Вместо благодарственного поклона он прикоснулся губами к запястьям Асдис и приложил ее ладони к своей груди туда, где билось сердце. Кем бы они были? Самими собой, конечно. Но никогда не стали бы чем-то большим. Тем, чем им удалось стать вместе.
- Я не хочу запрещать ей. Только уберечь от тех чувств, которые заведут ее в ловушку, - он покачал головой, не желая в эту самую минуту возвращаться к беспокойству о будущем. - Все-таки, что бы ты ни говорила, войны - это проще.