Софи говорила так, как будто поставила себе целью поссорить его с Кастельмарре, как будто она была в состоянии сделать это, разбить узы кровной клятвы, и как будто в этом и в самом деле был смысл. Как будто из-за каких-то слов он и в самом деле мог бы отказаться от того, к чему взывала сама его кровь. Она говорила, и в свете ее слов все казалось мелочным и несправедливым. Не крах вековых устоев, а драка в детской, в самом деле...
- Обиды? Ты называешь обидой предательство короны и убийство моего отца? Ты считаешь, что все дело в том, что я хочу выместить свою обиду?
То, что у Ардона нет будущего при Манхайме, было более чем очевидно. То есть, он считал, что очевидно, что не требует объяснений, но Софи хотела услышать, и Алистер послушно попытался облечь в слова.
- Потому что сейчас власть в своих руках держит ублюдок и клятвопреступник, который не знает, что такое честь. Он предал своего короля, когда захотел корону, и предал своего союзника, стоило ему захотеть женщину. Ты не знаешь, что он захочет получить следующим. Что если Аренберг? Что если тебя лично? - он невольно скривился от очередного приступа отвращения к забывшему свое место подонку с его непомерной алчностью, которая даже не маскировалась под здоровые амбиции. - Ардон лишился короля, но не получил нового. На трон уселся мелкий барон со своими мелкопоместными привычками, взглядами на жизнь. Он не дает королевству ничего - только берет.
Отчасти именно поэтому его и поддержали: ублюдок брал не только для себя, но и для тех, кто шел за ним, покупал себе союзников, забыв, что не сможет черпать вечно из этого источника.
- Это моя земля, Софи. У нее не было других королей, кроме Фельсенбергов, и они ей не нужны. Рано или поздно, эта земля сотрет узурпаторов, но сколько он успеет к тому времени разрушить? Сколько войн начать? Сколько великих домов уничтожить для того, чтобы передать их титулы своим приспешникам, которых тащит из грязи?
Они опять шли, теперь в другую сторону, но направление, кажется, стало терять всякий смысл, важно было только идти. Не потому что надо было выйти отсюда. Потому что неподвижность следовало камням.
Алистер фыркнул от смеха, представляя, как именно они вдвоем наконец совершают то, о чем мечтали первые единобожники. И оглянулся, стоило ей заговорить о камнях, но, конечно, не увидел лица, и мог лишь догадываться, насколько она понимает, о чем говорит.
- Мне кажется, эти не сказали бы, даже если бы знали.
Алистер вовсе не был уверен, что знают. Скорее, само слово "выход" должно было бы показаться им чем-то вроде богохульства. Он опять поднял взгляд к своду пещеры и, протянув руку, коснулся стены. Если бы он только мог помочь, он сделал бы это, но, кажется, даже слова о том, что выход не может быть далеко, звучали теперь насмешкой.
Алистер никогда не умел обращаться к богам. Молитвы казались ему скорее способом упорядочить мысли и уйти в себя, чем возщзванием: во всяком случае, если бы он был богом, то давно перестал бы реагировать на тысячекратно повторенную бессмыслицу. Но по-другому его не учили. Да что там, он и у людей-то просить не умел. Словв отказывались приходить в голову, и он воззрал к Повелителю так, как, может, взывали бы к своему творцу камни - без звука, без единой мысли, без пустых обещаний и бесполезных раскаяний, без одной лишь верой. Мгновением раньше, чем Софи обнаружила проход, а может, и мгновением позже, кто бы мог сказать наверняка? Он пошел за ней без возражений, держа в мыслях лишь то, что, обращаясь к высшим силам, так и не смог пожелать найти выход - только лишь продвинуться дальше и увидеть это место по-настоящему. Но ведь это не было просьбой или молитвой, верно? Молитвой был заговор, которым вдруг заинтересовалась Софи. Он пожал плечами, разглядывая выбитые у проходов спирали.
- Для начала хватило бы и того, чтобы ты перестала называть Повелителей демонами. Думаю, это может их немного расстраивать, если они тебя слышат. А если нет, то ведь и молитва ни к чему.
Спирали интриговали. Фельсенберг не мог припомнить, чтобы этот знак принадлежал кому-то из Повелителей. Он бы, пожалуй, больше подошел бы единобожникам: линия без начала и конца, повторяющая себя виток за витком, вместо их креста, которому как раз впору было быть символом единения Четверых в акте творения мира. И все же спирали были здесь. Много спиралей на любой вкус.
- Разве лучше, когда выбора не оставляют?
Даже если ты не понимаешь, на чем этот выбор основать. Без него перестаешь в полной мере чувствовать себя человеком, именно поэтому Четыре - всегда были и будут более близки человеческой природе, чем Один. И, руководствуясь скорее этим, чем другим, Алистер положил руку на плечо Софи и направился в проход, над которым красовались четыре спирали.
И не смог сдержать восхищенного вздоха. Частично этот вздох был посвещен камням, которые усыпали стены и отражали свет факелов так, что, кащалось, сами светились изнутри. Забыв о боли о холоде, об усталости, Фельсенберг ухватил герцогиню за холодную ладонь и вытащил в самый центр просторного зала, а затем обвел вокруг факелом, заставляя свет играть на каждой грани каждого самоцвета.
- Господи, Софи, это же то же самое, что гулять по звездному небу! Разве ты когда-нибудь видела... разве могла представить что-нибудь подобное?
И все же, то, что было под ногами, не небесное, а вполне земное, заслуживало едва ли не большего восхищения. Алистер опустился на колено, всматриваясь в полустертый рисунок лихорадочно водя пальцами по бороздам и возвышениям, силясь понять, что все это может значить.
- Мы были в центре лабиринта, и вышли... Похоже, сюда. Три спирали, потом одна, потом четыре, - он рассеянно потер переносицу, пытаясь соотнести одни цифры с другими, но их было все еще слишком мало, чтобы делать достоверные выводы, а схема лабиринта больше никак не могла помочь. - Когда буду строить храм, напомни мне делать указатели словами. Может, теперь нам нужны восемь? В следующем коридоре насобираем шестнадцать и выберемся.
Алистер улыбнулся, но не слишком-то уверено. Он никогда не был слишком хорош в решении математических задач, и едва улавливал смысл того, что сам же пытался сейчас донести до девушки.