С ней никто не разговаривал. Кэтрин было бы легче, поговори с ней хоть кто-то – хоть служанка, приносящая и уносящая поднос с едой и ночную вазу, хоть дознаватель, хоть палач, хоть священник. Но никто не разговаривал. Да и из всех них Кэтрин видела только служанку. Иногда она улавливала от этой молчаливой рябой девушки волны раздражения, иногда – злости, очень редко – сочувствия. Но даже в последнем случае, она никогда не отвечала на вопросы Кэтрин и сразу же сбегала, когда та делала попытки ее разговорить.
В самом начале, первые два или три дня, Кэтрин была слишком испугана произошедшим. Она ждала, что ее поведут на допрос, и не обманывалась собственным положением – дочь герцога-предателя это даже хуже, чем самый последний вор или убийца. Церемониться с ней бы не стали. Кэтрин даже недоумевала – когда ненадолго переставала бояться – почему она сидит здесь, в покоях которые выделили ей по приезду, а не в подземельях Рэдфорта, где, как говорили, тюремные камеры соединялись с пыточными, чтобы не нужно было далеко ходить.
Но дни шли, а за ней все не приходили. И она начала спрашивать. Просить. Требовать. Позволить ей поговорить хоть с кем то. Она кричала на служанку, бросалась в нее чем ни попадя и плакала, плакала… Это были не слезы страха, ни слезы боли. Слезы стыда. Кэтрин было невыносимо, отчаянно стыдно, за то, чтобы совершено ее родичами. Отцом. Братьям. Кузенами. В общей суматохе она не заметила, кто еще там был, кто еще предпринял эту бессмысленную в своей глупости попытку поднять оружие на короля. Гордость айрельцев. У ее родины осталась только гордость. Но распорядиться ею так… Она почти ждала, когда придет хоть кто-то, чтобы объявить о ее казни – жить с этим чувством стыда казалось ей невыносимым.
Очевидно, тот, кто отдал приказ запереть Кэтрин здесь – вероятно, сам король, но точно ей это было неизвестно - знал о ее фехт, поэтому она была лишена даже слабых отсветов эмоций, что могли бы доноситься до нее от людей по ту сторону тяжелой двери. Эмоциональный фон двух стражей у дверей был откровенно скуден – они ничем не интересовались и ничего не желали. А более по коридору никто не проходил. Кроме служанки, но она, как уже было сказано, оказалось особой непробиваемой.
Ко второй неделе своего заточения, Кэтрин уже не плакала и не кричала. Она не пыталась заговорить со служанкой, молча ела принесенную ею еду, обтиралась водой, которую ей приносили – теплой, с капелькой ароматного масла – и ложилась в постель или садилась у окна, или застывала еще где-нибудь. И не двигалась весь день, погруженная в некое подобие учебной медитации, которая, однако, не приносила ей покоя и не открывала разум, а скорее, наоборот, отупляла. Пожалуй, это было сейчас необходимо Кэтрин более всего.
Десятый день она встретила как обычно. Что-то съела. Что-то выпила. Умылась. Оделась. И села на пол у изножья кровати, погрузившись в свое отупение. Она знала, что никто не придет. И ошиблась.
Она слышала, что открылась дверь, но не двинулась с места. Когда из гостиной раздались тяжелые шаги, которые никак не могли принадлежать служанке, она тоже не пошевелилась. И только когда дверь в спальню распахнулась, она подняла голову. На пороге стоял король Аллиона Дейрон Первый. Кэтрин смотрела на него снизу вверх и не находила в себе сил пошевелиться.

Ей было очень просто забыть, какая судьба ее ждет. Было так легко предаваться мечтам вместе с друзьями на Мистмуре. О том, какова будет их жизнь, когда обучение закончиться. Весь мир лежал перед ним, все самое прекрасное было еще впереди, и, конечно, стоить планы – это было так приятно. Магам были открыты если не все, то очень, очень многие дороги, и как они были привязаны к своему происхождению даже меньше, чем священнослужители. Те из ее сокурсников, кто происходил из семей простолюдинов, мечтали, что станут придворными магами. Те, кто, напротив, происходил из семей аристократов и жаждал свободного выбора, видели себя на службе в армии или в Гильдии. И они знали, что это все еще далеко-далеко, что осталось так много времени, чтобы все обдумать и передумать множество раз.
Кэтрин редко напоминали, что будущее ее определено не ею, и она не думала об этом. Не думала о принце, который должен был стать ее мужем, не думала об отце и короле, которые договорились об этом браке. Она не думала. И только иногда Оливия – мудрая и храбрая Оливия – напоминала ей, что помолвка – это не то, к чему стоит относиться легкомысленно, и Кэтрин следует прилагать усилия, чтобы через два года превратиться в ту, что займет место по правую руку от кронпринца. И она старалась, правда старалась, но… забыть было так легко.

Его Величество король Дейрон выглядел… ужасно. Какая-то часть Кэтрин, та, что еще могла изумляться, была поражена, как же плохо выглядит этот человек, стоящий лишь на ступень ниже Создателя и Его детей. Щеки ввалились и блеск синих глаз – единственная черта, которую Кэтрин запомнила о короле с первого раза, пораженная и испуганная этим контрастом – казался отсветами болотных огней. Тягостное и тревожное впечатление производил сейчас Дейрон Рейвенор, милостью Создателя король Аллиона. Она смотрела на него и не понимала, что же он говорит. Слова долетали до ее ушей, но разум ее словно погрузился глубоко-глубоко, и смысл не достигал этих слов не достигал его. Кэтрин смотрела, как двигаются губы короля, и даже слышала звуки, но…
- Их казнили сегодня.
Набор звуков. Она не понимала, что он говорит. Повернула голову в сторону от него, потому что вид этого человека мешал ей.
- Их казнили сегодня.
Отдельные слова были понятны. Казнь… она понимала, что значит «казнь». Убийство. Сегодня. Их… кого? Кого «их»?..
Медленно-медленно, ее разум возвращался с той глубины, где был утоплен. Их казнили сегодня. Их…
Кэтрин, напряженно смотревшая в стену перед собой, вновь повернула голову к королю. В ее глазах мелькнуло осознание. Как вспышка молнии, как внезапный удар. Она поняла. Их казнили сегодня.
Ее внутренности словно скрутили в холодный склизкой ком. К горлу подкатила тошнота. Их казнили сегодня. Кэтрин зажала рот дрожащей рукой, но из горла все равно не вырвалось ни звука. Голова кружилась. Все кружилось. Отец и два ее брата. Третий… третий умер уже давно. Целую жизнь назад. Их казнили сегодня.
Ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Ей хотелось потерять сознание. Но она все сидела, с зажатым рукой ртом и огромными глазами, в которых не было ни слезинки.

Они все были мертвы.
Это все еще не укладывалось в ее картину мира. Ее отец, который никогда не был добр к ней. Ее братья, которые не относились к ней, как существу мыслящему. Ее кузены, единственным подобием уважения от которых можно было счесть их страх. Их всех больше… не было. Возможно, их бессмертные души отправились к Создателю, а возможно – в Бездну, но это было неважно. Их больше не было… здесь. Кэтрин не знала, не представляла, что ей по этому поводу надлежит думать и чувствовать. Она чувствовала лишь… боль.
Король Аллиона взял стул, совершенно не подходящий его статусу, и сел напротив нее. Когда он заговорил Кэтрин могла лишь смотреть в ответ – и не давать рыданиям вырваться из своего горла. Они все были мертвы – и эта мысль билась ей в виски как непрекращающийся, невыносимый барабанный бой. Она осталась здесь одна. Они все не были добры и заботливы, но она их… любила. И теперь ей говорили… что? Что она должна кого-то… покарать?..
Кэтрин было неведомо, действительно ли Дейрон Первый верил в то, что говорил. Верил, что ее слова могли что-то изменить. Дар позволял ей слышать его чувства, но единственным чувством, которое непрерывно накатывало на короля было опустошение. Где-то притаилась боль, но так глубоко, что расслышать ее отголосок было очень сложно. Тяжелыми глухими нотами то появилась, то пропадала тревога. А дальше – лишь пустота и глубокая, нечеловеческая усталость. Под ее тяжелым покрывалом можно было спрятать что угодно. Даже откровенную фальш, которую в ином случае, Кэтрин бы услышала.
Она подумала об Айреле. Что теперь случится с ее домом? Есть ли у нее все еще дом? Или мятежный остров давно израсходовал терпение Рейвеноров и поступок ее отца стал последней каплей? Даже если она останется жива и сможет вернуться, то куда? На пепелище? Она подумала о зеленом острове, о его драгоценных лесах, полных порогов реках, городах, не отличимых от деревень, где живут хорошие, простые, пусть и очень гордые люди. Что станет со всеми ними? За много лет обособленной жизни почти все айрельцы были связаны с друг другом – так или иначе. Значит ли это, что гнев короля падет на головы всех? Она взглянула на короля, но тот продолжал все так же пусто смотреть на нее. Он сказал что хотел и теперь ждал ответа от нее. Но каков был ее ответ?
Кэтрин подумала о своих сестрах и маленьком племяннике. Она подумала о детях своих кузенов и детях их детей. Перед ее глазами лежал Айрел, весь пронизанный невидимыми нитями кровных уз. Таких тесных, что мало кому придет в голову остаться в стороне. Когда на твоего соседа – скажем, троюродного дядю – идут с мечом, что сделает айрелец? Многие из ее соотечественников были трусоваты, глуповаты и себялюбивы, но…
Она с огромным трудом отняла ладонь от своего рта и постаралась выпрямиться – ей не удалось это сразу, лишь с третьей попытки Кэтрин сумела разжать в себе невидимую пружину, скрутившую ее в узел. Ее губы дрожали, когда она посмотрела на короля Дейрона, и ей было страшно смотреть ему в глаза, но она это сделала. И кивнула. Казалось, на этот кивок у нее ушла, как минимум, тысяча лет.

Отредактировано Catherine Fitzgerald (2018-11-20 21:15:22)

Он не испытывал к ней ни ненависти, ни жалости. Ничего. Она была для него как медный кувшин, который он поставил на каменный пол рядом с ней – простой вещью, о которой можно заставить себя думать, но нельзя заставить к ней что-то чувствовать. Кэтрин ощущала это так остро, словно сама была королем Аллиона. Он не ненавидел и не жалел никого. Перед ней было даже не пепелище. Здесь словно бы никогда ничего не росло. Этот человек пугал ее и раньше, но сейчас – особенно сильно.
- Я… - голос был как воронье карканье, и Кэтрин поспешно сделала глоток из кубка, который едва не уронила, когда король протянул его ей. Смоченные водой голосовые связки все равно отказывались повиноваться, и девушке пришлось сделать несколько попыток, чтобы заговорить. – Я… я не знаю, я…
Взгляд его светлых глаз был таким же холодным. Не изменился ни на йоту. Но Кэтрин окатило волной удушливого страха. «Они так ничего и не сказали». И «Они мертвы» - перед этим. А теперь он пришел, чтобы она сказала ему что-то. Что-то, что он хотел услышать. Но она не знала, не знала что это!
- За два года… за два года я приезжала домой два раза, Ваше Величество! – голос ее дрожал, но теперь страх не сковывал ей уста, а заставлял говорить, говорить и говорить. – И отец никогда… никогда не делился со мной! Я не знаю… я не помню…
Отчаянье взметнулось в ней черным приливом. Кэтрин понимала, что ее жизнь зависит от милости короля Дейрона. Что жизнь ее родных зависит от его милости. Жизнь ее людей – она никогда раньше так не думала об айрельцах, но это были ее люди, и сейчас они все… Она вскинула голову и взглянула прямо в глаза королю. Потом медленно приподнялась. Сдвинулась. Встала на колени.
- Ваше Величество, прошу Вас, будьте милосердны… Мои сестры. Мой племянник. Так много людей в Эмайне наверняка ничего не знали! Так много людей на всем Айреле не сделали ничего дурного! Умоляю Вас, Ваше Величество…
Она склонила голову – очень, очень медленно. Уперла глаза в пол. Ее лоб почти коснулся его колена. Что она должна была сделать? Что сказать? Что вспомнить? Придумать? Солгать?..
- Я… не умею лгать, - вслух сказала она, не поднимая головы. – Я не могу сказать Вам, чего не знаю. Я знаю, что у меня нет никакого права… но молю, Вас, Ваше Величество. Обрушьте свой гнев на мою голову, но не предавайте огню Айрел и мою семью!

Она смотрела в пол, просила о милосердии и сама себе казалась лицемеркой. Просто потому что понимала, что не получит того, о чем просит вне зависимости от того, что скажет сейчас или сделает. За чем бы сейчас не пришел король, Кэтрин не могла ждать от него мягкосердечия. Все те ужасные приказы, что она успела себе вообразить, уже наверняка прозвучали, и вот теперь, человек со взглядом, в котором небо подернулось пеплом, хотел получить от него ответ, которого она не знала. Он не собирался с ней торговаться, предлагая ей что-то взамен. В сути своей, ему было даже безразлично, что она ему скажет. Он просто… должен был придти. И все. На этом с его обязанностями было покончено.
Кэтрин медленно подняла голову и посмотрела на протянутую руку короля Дейрона. Подняла глаза выше и взглянула в его лицо. Снова на руку. Сглотнула, совсем не боясь выглядеть испуганной и жалкой – в конце концов, именно такой она и была. Испуганной. Жалкой. Потерянной. Ей совсем не хотелось касаться руки короля. От него словно исходил могильный холод. Она боялась, что провалиться в чувства Дейрона Первого, а ей и без того невыносимо было их слышать.
- Да, Ваше Величество, - донесся до нее издалека ее собственный голос, и дрожащие пальцы Кэтрин коснулись ладони короля. Руки Дейрона Первого были вовсе не холодны. Обычные руки обычного человека. Это почему то показалось ей неправильным. Почти как и предложение прогуляться. – Куда… Вы хотите меня отвести?
Ей было непросто задать этот вопрос. Страшно его задавать. Куда? В пыточную? Полюбоваться на головы ее отца и братьев? Кэтрин поднялась на ноги, но даже прикладывая все свои силы, не могла подавить сотрясающую ее дрожь.

Ей было непросто сосредоточиться на словах Его Величества. Кэтрин улавливала все что угодно – интонацию, паузы, флер скудных эмоций, но смысл слов ускользал от нее. Ударялся о каменные стены и достигал ее смутным эхом. Приходилось повторять слова короля Дейрона про себя, несколько раз, прежде чем некое подобие образов возникало в ее сознании.
Сад. Свежий воздух. Даже после многократного повторения, смысла во всем этом не становилось больше.
Кэтрин поднялась на ноги, стараясь опираться на руку короля как можно меньше, хотя колени ее дрожали. Впрочем, дрожь – нервная, испуганная, утомленная… любая – становилось ее постоянной спутницей. Что еще дочь герцога Айрел могла делать, если не дрожать? Ей даже казалось, что ничего больше от нее и не требуется, несмотря на смутные упоминания короля о каких-либо подозрениях.
Она послушно сделала шаг в сторону, подняла со стула шаль, сминая тонкую шерсть в кулаке. На деле ей было совершенно безразлично, достаточно ли будет шали, чтобы спастись от неожиданной прохлады в середине лета. Кэтрин полагала, что вряд ли способна сейчас ощутить нечто столь тривиальное, как холодный воздух.
Она не запомнила путь по коридорам замка. Гвардейцы впереди и позади. Какие-то придворные – а может быть, и нет. Кэтрин ни в чем не была уверена. Брела, как в тумане. И потому легкий ветер и яркий солнечный свет обрушились на нее неожиданно, оглушили, ослепили. Кэтрин споткнулась и едва не упала, совершенно не представляя, как умудрилась остаться на ногах. Ей показалось, что она не просидела неделю с небольшим в гостевых покоях, а вышла на свет после сотни лет заточения в сыром узилище. Ветер доносил сладкий запах цветов, которые никогда не росли на Айреле. Здесь, при королевском дворе было так много того, чего никогда не было на Айреле.
Ее отец и братья никогда больше не услышат запаха этих цветов и не увидят солнца. Они больше ничего никогда не услышат и не увидят.
Осознание смерти, столь полное и явное, вдруг затопило ее. Кэтрин лишь казалось, что она все поняла в тот момент, когда король пришел сообщить ей о смерти ее родных. Нет, то была лишь крохотная часть настоящего понимания. Теперь же… теперь…
Кэтрин стояла на аккуратно обсыпанной мелкими камешками дорожке королевского сада. Ярко светило солнце. Воздух был чист и цветы пахли так приятно. Птицы… если прислушаться, можно было услышать и птиц. Девушка на несколько долгих, долгих мгновений закрыла ладонями лицо. Но когда она повернулась к Дейрону Первому она все не плакала.
- Я не могу… вымолить Ваше снисхождение? – ей было уже почти не страшно смотреть в лицо короля. Сейчас, столкнувшись с осознанием смерти столь полно, ей уже не было страшно. – Даже если бы Вы захотели… Это все бессмысленно, да?
Кэтрин вдруг коротко и совсем невесело рассмеялась, хотя, видит Создатель, ей хотелось сесть на землю и разрыдаться.